Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной
Шрифт:
— И вы, конечно, рассказали Наталье о своих планах уехать за границу?
— Да, с ней можно было делиться планами: она никогда не была болтлива. Впрочем, тогда она искренне желала мне удачи.
— Но все-таки немного завидовала?
— Ну как же без этого! Правда, завидовала она как бы не для себя: она переживала, что ее Костенька, достойный лучшей участи, по ее мнению, погибает в глуши.
— А потом?
— Потом я вышла замуж и уехала в Германию. А когда Каменевы выехали и оказались в Мюнхене, мы, естественно, встретились и возобновили старое знакомство.
— И это все?
—
Обе замолчали и молчали очень долго. Апраксина остановила магнитофон и встала. Ада фон Кёнигзедлер вскочила за ней.
— Ну, я могу откланяться?
— О нет! Скажите мне… какую марку пива вы предпочитаете в это время суток?
— Послушайте, чего вы от меня хотите?
— Я хочу вразумительного объяснения ваших связей с Натальей в то время, когда она жила в Ленинграде, а вы уже были в Мюнхене.
— Кто вам сказал, что между нами была какая-то связь? Мириам Фишман или кто-то из ее девочек?
— Ну, не такие уж они все «девочки»! Нет, я сама догадалась, что вы поддерживали связь и в Мюнхене встретились не случайно. А вот зачем и почему — это вы мне сейчас и расскажете во всех подробностях за кружечкой пива у Китайской башни.
Ада постояла, нервно постукивая туфелькой по гравию дорожки, а потом сказала:
— Давайте обойдемся без пива…
— В таком случае — прошу садиться! — И Апраксина снова включила магнитофон.
— Черт с вами, слушайте! Дело было так. Наталья попросила Анну Юрикову узнать мой мюнхенский телефон — просто найти его в телефонной книге: она знала, что я теперь фон Кёнигзедлер. Телефон она получила и позвонила мне. Вот так мы возобновили наше знакомство!
— Меня интересует его деловая часть.
— Так это все-таки Фишман…
— Неважно. Итак?
Ада в который раз поглядела на часы; она побледнела от напряжения, и пятна искусственного румянца на ее щеках стали выглядеть неестественно ярко.
— Она попросила прислать ей кое-что из вещей и заплатила за них моей матери в рублях — переслала перевод в Киев. У меня осталась на Украине мать: сюда я не могу ее забрать, пока окончательно не устрою свои личные дела. Потом от Натальи пришло письмо, отправленное на Западе каким-то туристом, и в нем она сделала мне деловое предложение.
— Какое?
— Некое. Разве это имеет значение? Натальи уже нет, а наши деловые отношения давно прекратились.
— Не беспокойтесь, рассказывайте: на таможенную полицию я не работаю, и мы все сказанное вами заметем под ковер.
— Ну да, а в случае чего вы меня в этот самый ковер закатаете и сдадите!
— В данный момент меня интересует только убийство Натальи Каменевой.
— Так это было все-таки убийство?
— Скорее всего так.
— О! Тогда уж я лучше и вправду все вам расскажу. Наталья передавала мне с иностранными туристами, а иногда даже с работниками иностранных посольств, разные ценности — иконы, церковную утварь, ценные книги и антиквариат. Я это продавала здесь, а часть ее выручки клала на счет Натальи в Коммерческом банке. Кроме того, она из своих денег ежемесячно переводила по двести рублей моей матери, что меня очень устраивало. Я же вносила двести марок на ее германский счет.
— Неплохой курс обмена!
— Потом
— И это недурной курс! А какой процент вы брали за продажу контрабанды?
— Ну что уж вы так резко — сразу и контрабанда!
— Кошку я называю кошкой, а контрабанду — контрабандой.
— Я брала половину.
— Тоже неплохо! И сколько же денег скопилось на счету Каменевых к моменту их выезда из Советского Союза?
— Около восьмидесяти тысяч марок.
— Достаточная сумма для начинающих иммигрантов. Картины своего мужа Наталья тоже переправляла на Запад?
— Да. Но это уже шло не через меня, а через Юрикову, тут я не в курсе. Каменев отсылал свои картинки прямо с мольберта, чуть только они просыхали, а Юрикова как-то ухитрялась продавать его мазню.
— Бы разве разбираетесь в искусстве, что так строго его судите?
— Нет, но я разбираюсь в коммерции. Как-то Наталья попыталась продать пару его картин через меня, и я убедилась, что серьезные галеристы им не интересуются, ну я и предоставила это целиком Юриковой.
— Скажите, а картины к Юриковой тоже шли контрабандой?
— А вы как думали? Вы же видели ее коллекцию. Где бы она взяла столько денег, чтобы заплатить за них пошлину? Юрикова ловкая и деловая женщина, хоть и строит из себя Ангела Хранителя свободных искусств. Удивляюсь, что никто из мюнхенских художников или коллекционеров до сих пор не капнул на нее в таможенную полицию.
— Капнули, не беспокойтесь. Вы бы удивились, узнав, сколько эмигрантов озаботилось законностью вывоза ее коллекции. И я очень удивилась, не обнаружив среди доносчиков вашего имени: вы ведь не любите Анну Юрикову. Вот тогда-то я и заподозрила, что, скорее всего, вы сами вели какие-то свои игры с таможней. Вычислить сообщников в Союзе было уже не так сложно.
— Ага, так у Юриковой были неприятности с ее картинами?
— Могли быть. Но она сумела представить все документы на вывоз картин.
— Ходили еще слухи, что она вывезла их с помощью КГБ.
— Есть и такая версия, несмотря на ее лагерное прошлое?
— Кого из эмигрантов это остановит? Тут каждый выехавший сам немедленно становится диссидентом!
— А как вы полагаете, сколько может стоить ее коллекция?
— Наверняка потянет на миллион, если ее правильно продать. Пока она продает очень немного и только то, что художники из России специально присылают ей на продажу, — им ведь тоже надо жить!
— И она берет с них процент?
— Надо думать: кто же станет заниматься этим за так? Но свой основной фонд она не трогает, хоть и живет как нищенка.
— Нищая меценатка — забавно!
— Она знает, что делает. Мой Феликс разбирается в искусстве, так вот он говорит, что Юрикова правильно делает, что сохраняет свою коллекцию и только пополняет ее: сегодняшний миллион завтра превратится в десять миллионов. Мы с Феликсом оба не верим, что она и вправду собирается вернуть свою коллекцию в свободную Россию. Да, мы тут сплетничаем о Юриковой, а мой Феликс там с ума сходит, ведь я отсутствую уже около часа!