Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной
Шрифт:
На другой день графиня проснулась, как всегда, еще до рассвета. В последние лет десять она начинала утро не с молитвенного правила, а с «процесса реанимации». Сначала выполнялась зарядка в постели, потом она же — на коврике перед кроватью, наконец графиня выходила на середину комнаты и прыгала, размахивая руками, — это была самая энергичная часть зарядки, а после нее она принимала душ, уже не контрастный, как в прежние годы, а умеренно горячий, расширяющий и размягчающий сосуды. После душа — первая чашечка приготовленного с вечера кофе из маленького, всего на три чашки, термоса, выпитая стоя и «вприкуску» с целой
Графиня приготовила себе завтрак: овсянка, яйцо, стакан апельсиново-грейпфрутового сока, два ломтика зернового хлеба и, разумеется, термос с кофе, поставила все это на поднос, накинула на плечи теплый платок и вышла на застекленную террасу. Здесь, на толстой соломенной циновке, стоял круглый деревянный стол и два легких плетеных кресла с подушками, а рядом с ними — старомодная этажерка с садовыми инструментом на нижних полках и простеньким приемником на верхней. Графиня опустила поднос на стол, раскрыла окна в сад, включила приемник — он стоял всегда на волне классической музыки, уселась в кресло и принялась за завтрак.
Солнце и ветер играли молодыми листочками в саду; на камнях террасы и на соломенной циновке плясали веселые солнечные блики. Графиня завтракала и наслаждалась жизнью. Звучала тихая музыка и громкое птичье пенье, а громче всех заливался скворец-новосел на старом каштане. Прямо перед окном покачивался на ветерке куст форзиции, весь сверху донизу в лимонно-желтых цветах — утро было чудесным, мир казался прекрасным, и голова была на редкость ясной.
— Ну, ладно, Лизавета, хорошего понемножку — грех так ублажаться! — с укоризной сказала себе графиня, допила одним глотком оставшийся кофе, поставила пустую чашку на поднос и понесла его в кухню, мимоходом выключив приемник. Быстро сполоснув посуду под краном, она засунула ее в посудомоечную машину и отправилась в свой кабинет. Там она забралась с ногами в широкое и мягкое сафьяновое кресло и пододвинула к себе папку с привезенными из Олимпийской деревни вещественными доказательствами. Полистала, почитала, подумала. Достала телефонную книгу и нашла домашний номер Мириам Фишман.
— Угу, слушаю… — раздался в трубке сонный голос. — Мама, это вы?
— Это говорит Елизавета Апраксина.
— А, Елизавета Николаевна! — голос сразу проснулся. — Как идут дела, как продвигается расследование? Я, наверное, могу вам чем-то помочь, правда? Иначе бы вы не позвонили…
— Да, наверняка можете. Вы не знаете, писала ли Наталья Каменева стихи?
— Господи, что за вопрос! Вы что, подбираете эпитафию на ее могилу?
— Не шутите так, голубушка.
— Да уж какие шутки… Писала она стихи, писала и даже, увы, заставляла нас слушать.
— А что, это были такие уж плохие стихи?
— Да нет, стихи вроде ничего. Вот только она норовила читать их в рабочее время.
— У вас они есть?
— Нет. Я к поэзии глуха. Но они определенно есть у Ады. Позвоните ей! Дать вам телефон?
— Благодарю, у меня есть. Но у меня к вам еще вопрос и просьба.
— В одном пакете?
—
— Ну, я хотела сказать, вопрос и просьба касаются одного и того же?
— Да. Скажите, вы могли бы прийти к Анне Юриковой в тот день и час, которые я назначу?
— Нет проблем!
— Даже если это будет внезапно?
— На дорогу-то время дадите?
— Мириам, дорогая, вам как свидетелю цены нет! А у вас получится напроситься к ней в гости?
— Конечно! Я скажу, что меня интересуют картины Каменева. Она поймет, что скандал пошел Каменеву на пользу, как это нередко бывает, и постарается не упустить момент.
— Ну что ж, повод не хуже всякого другого. Значит, договорились?
— Ну, конечно! Вы только позвоните — и я топ- топ к Юриковой. Так я могу себе спать дальше?
— Можете. Покойного утра!
Апраксина набрала номер Ады фон Кёнигзедлер. Там ее звонок встретили уже не столь приветливо.
— Доброе утро, госпожа фон Кёнигзедлер. Это говорит Апраксина. Я вас не разбудила?
— Конечно, разбудили! Вы еще раньше не могли позвонить?
— Могла бы, но повода не было. Скажите, у вас машина на ходу?
— Слава Богу!
— Тогда я вас попрошу сделать вот что: возьмите стихи Натальи Каменевой, которые у вас имеются…
— А кто вам сказал, что у меня есть Натальины стихи?
— Не имеет значения. Возьмите все, какие у вас есть, и срочно приезжайте ко мне. Записывайте адрес!
— Послушайте, но я еще в постели…
— А вы поднимитесь. Или вы предпочитаете попозже принести их в полицию?
— Хорошо, я привезу! Диктуйте адрес.
В ожидании Ады фон Кёнигзедлер Апраксина надела свой садовый костюм и вышла еще немного покопаться на клумбах. Через полчаса на улице раздались три коротких автомобильных гудка. Она подошла к калитке и получила из рук недовольной Ады голубую папку.
— Благодарю, и вы пока свободны, госпожа фон Кёнигзедлер!
— И на том спасибо, — проворчала Ада, села в машину и укатила.
Апраксина, зажав папку под мышкой, прошла в ванную, вымыла руки и вышла на террасу. Там она села на солнышке, раскрыла голубую папку и стала внимательно читать стихи, неспешно перебирая листки разносортной бумаги. Стихи, стихи, стихи… А на самом дне папки — несколько официальных бумаг. Ну, конечно, — заверенные русским нотариусом переводы: все эмигранты запасаются переведенными и заверенными копиями дипломов, трудовых книжек и прочих официальных бумаг, имевших большой вес в России, но почти никакого на Западе… Через некоторое время она вернулась к началу и стала откладывать в сторону стихи о природе, о цветах и травах — таких было не меньше половины. Больше всего было совсем коротких стихотворений в три-четыре строки, явно подражаний японской поэзии:
Легко и скоро облетают вишни.
От горя побелевшими губами
Целуют так перед разлукой люди.
Потом ей попалось очень длинное стихотворение, называвшееся «Новогоднее гаданье». Начиналось оно так:
Что новый год мне принесет?
Открою свой ларец заветный:
В нем летний зной и запах летний —
Чабрец, душица, тмин, осот.
Дальше шло пространное описание гаданья по дыму сжигаемых трав, и все эти травы подробно описывались, а также перечислялись их лекарственные и колдовские свойства. Кончалось стихотворение такими строками: