Астропилот Ронг Третий

Осинский Владимир

– Для чего вы мне все это сказали?

– Дело в том, что когда мы трое попали утром в переделку, я действительно испугался: вдруг вы оба погибнете...

У меня отлегло от сердца.

– Вот видите! Значит, незачем жаловаться на судьбу. Главное в вас-настоящее.

Он страдальчески посмотрел мне в глаза:

– Нет. Я боялся другого - что останусь один и тоже могу погибнуть.

Перед сном я рассказал Сону Вельду о разговоре с практикантом. Это не было нескромностью: Руководитель должен знать о людях, за которых он отвечает, все.

– Все это

очень старо, - такой вывод сделал "космический мусорщик". Тысячи лет назад неудачники тоже обвиняли в собственной несостоятельности не себя, а общество.

– Ну, а последнее?-вступился я за Челла.-Его последнее признание, Вельд? Ведь чтобы решиться на такое, нужно мужество!

– Не торопись, сынок. Если человек расписался в своей подлости, это еще не значит, что он стал другим... Пойдем в ракету.

Шла третья ночь со времени нашей посадки на планету двух солнд.

На следующее утро Сон Вельд сходил с Дином Гортом к колодцу. Они отсутствовали около трех часов и принесли полный бидон воды. Вместе с водой они принесли потрясающее известие: черные цветы с поляны исчезли. Исчез и альбом с голографическими снимками.

А ночью ко мне пришла Сель.

Что-то заставило подняться и подойти к иллюминатору, и я увидел в черном круге, вырезанном из ночного неба, ее овальное лицо, и оно было матово-белым, призрачным, потому что спутник планеты уже взошел.

На губах Сели застыла та же незавершенная улыбка, которой она улыбалась на снимке Горта. Сель знакомо-решительно и вместе ласково-тряхнула головой и тонкой рукой поманила меня, показывая куда-то через плечо, тоже щемяще знакомое: худенькое, чуть приподнятое... Я не удивился, потому что меня сразу охватили нетерпение и боязнь не успеть. Я быстро махнул ей, как прежде, когда выглядывал в окно нa ее зов, поспешно оделся и осторожно, чтобы не разбудить спящих, выбрался из ракеты в прохладную неподвижную ночь. Сель уже ждала у входа, я протянул к ней руки, но она мягко отстранилась и пошла в сторону от кораблика, ставшего нам домом, и я покорно пошел вслед.

Мы ходили долго, пока ночь не начала умирать, и говорили, говорили... Несколько раз я пытался коснуться руки или плеча Сели, однако она по-прежнему ускользала. Когда небо на горизонте утратило уверенную тяжелую густоту красок, мы опять были у ракеты, и молча попрощались, и я знал, что Сель еще придет, и во мне звенело чувство благодарной радости.

У входа в ракету я лицом к лицу встретился с Дином Гортом. Он отшатнулся, будто увидел привидение. Сразу овладел собой, наклонил голову, предлагая войти первым. Я кивнул в ответ, бесшумно нашел свое кресло и сейчас же крепко заснул.

КРИСТАЛЛ ЧЕТВЕРТЬИ. КОЕ-ЧТО О СТРАХЕ

Я нарушил Инструкцию и не жалел об этом. Нарушил тем, что ни словом не обмолвился Вельду о ночном приключении. Просто не мог этого сделать. Казалось, превратив свой сон в событие, подлежащее регистрации в корабельном журнале, я совершу предательство по отношению к Сели и к тому Ронгу Третьему, которым я привык себя ощущать. В том, что это был именно Сель, я не сомневался. А ведь сновидения принадлежат

человеку безраздельно - коль скоро они уже посетили его. Другой вопрос, что наши сны зависят от предшествовавшей действительности, хотя и это до сих пор не до конца выяснено.

И все-таки я нарушил Инструкцию, ибо она достаточно ясно говорила: в условиях неизученной планеты психические явления представляют не меньшую важность, чем факторы объективного, внешнего характера такие, как дождь или ветер, или скачок радиации.

В тот вечер все мы долго не могли заснуть, и причиной тому было исчезновение черных цветов и альбома Дина Горта. Тингли Челл имел неосторожность с дурацким глубокомыслием изречь в присутствии Ирви и Рустинга;

– Таинственное происшествие! По-моему, наша малая планегка начинает показывать коготки...

Как и следовало ожидать, Рустинг сразу побледнел, а женщина с молчаливой покорностью уставилась на Тингли, видимо ожидая от него каких-то откровений. Пришлось мне перебить не в меру словоохотливого практиканта и самому рассказать этим двоим обо всем. Само собой: я постарался изложить факты с предельной сдержанностью, так, чтобы от них и не пахло мистикой или чем-нибудь подобным.

– А вообще,-сказал я в заключение,-наши друзья явно заблудились и не нашли той полянки.

Вельд утвердительно хмыкнул. Горт серьезно кивнул. На секунду наши глаза встретились. Меня удивило, что голограф поспешно спрятал взгляд-при его-то манере настойчиво и бесцеремонно пялиться на собеседника.

– Попытка скрасить последствия Челловой неосторожности, разумеется, ни к чему не привела.

– Я уверена,-голос Ирви был неестественно ровьым,-что это-предостережение... Да, предостережение... оттуда. Там, наверно, не прощают, если человек... хоть ненадолго забывает о своем горе... Если он ищет хоть капельку счастья в новой привязанности. Там не признают любви, потому что...

Она кивала в такт своим словам усталой красивой головой и, когда замолчала, продолжала кивать, а ее изящная худая рука сжимала, комкала вязанье, и всем было ясно, к кому относится эта тоска, эта беспредельная потребность в привязанности. Всем и нахмурившемуся Челлу тоже.

– Полно,-коснулся Вельд ее вздрагивающей руки.-Вы просто устали, Кора... Все не так, как кажется...

"Космический мусорщик" говорил ласково, рассудительно и очень трезво. Кора сказала:

– Спасибо, Сои Вельд. За то, что вы очень, хотите меня утешить. Но не надо. Не надо стараться. Ведь вы не можете, потому что... не понимаете. Спасибо вам.

И тут прорвало Рустинга. Он начал бессвязно, путаясь в словах, волнуясь и сначала безмерно стесняясь. Однако уже тогда в речи маленького служащего звучала убежденность, все более переходящая в одержимость. Очень скоро остальным сделалocь ясно, что это одержимость маньяка. Однако я запомнил почти каж дое его слово. Наверно, даже человек, обычно мыслящий до тошноты заурядно, поднимается порою до высот истинного красноречия - и случается это тогда, когда он, забыв обо всем, пытается выразить святая-святых своего жизнеощущения.