Астропилот Ронг Третий

Осинский Владимир

– Значит, я все-таки прав! Только ограниченность не знает ни страха, ни сомнений.

– Нет, Рустинг, вы не правы,-отчетливо сказал Художник.-Человек, который задумывается над этим, уже не ограничен. Одно исключает другое. И потом: разве мы можем с достаточным основанием говорить о других что бы то ни было законченное?

Сложно, подумал я, сложно у меня с Гортом. По логике вещей я должен его ненавидеть, а он мне нравится. И почему именно он проник в тот сон, в котором Сель приходила ко мне? Хотя это как раз понятно. Ведь...

Я не успел додумать до конца свою мудреную и, по всей вероятности, никому не нужную мысль. Пронзительно

заверещал инфракрасный сторож. Опередив Вельда, я бросился к иллюминатору. Втроем, потому что вслед за "космическим мусорщиком" подоспел Дип Горт, твердо прижавшийся плечом к моему плечу, мы, затаив дыхание, смотрели на ночную пустыню.

"Сторож" кричал об опасности на нарастающей ноте. Синхронно этому несмолкающему воплю росли в размерах приближающиеся к ракете, смутно различимые в лунном свете, фигурки.

Сначала это были просто два пятна, катившиеся к нам, причем одно преследовало другое, заметно отставая от него.

Потом они разделились на пятнышки помельче--словно темное дно кастрюли превратилось в сито.

Через минуту или две можно было уже различить похожих на кроликов зверьков, в паническом ужасе бегущих прямо на нашу ракету. За ними, увязая в песке, шлепали короткими лапами звери покрупнее. "Они чуть побольше теленка",-вспомнил я слова Вельда.

Острый вой инфракрасного сторожа раздирал уши. Вельд выключил его в тот момент, когда "кролики" ворвались в круг света, лившегося из иллюминаторов.

Они замерли, как по команде, устремив на ракету круглые, золотисто мерцающие глаза.

А метрах в двухстах уже были те, что преследовали. Хищники торопились, нелепо переваливались, как игрушечные лодочки на волнах, поспешно ковыляли, и в этой поспешности было что-то донельзя отвратительное, напоминающее... ну, пожалуй, свинью, которая дорвалась до корыта и жадно тычется рылом в дно, еще не залитое помоями.

– Сейчас будет резня, - констатировал Горт.
– Сейчас они их догонят, и...

Тут его голос прервался. Голограф застыл с при открытым ртом, узкое его лицо оцепенело, остекленели глаза, и тело замерло в поразительно неудобном поло- женин-.он ведь как раз повернулся ко мне.

Вельд чертыхнулся. Я схватил Горта за плечи, уверенный, что он сейчас упадет, и голограф, действительно, легко поддался несильному толчку, завалился навзничь. Мы с Вельдом уложили обмякшее тело в первое попавшееся кресло. Я рванул "молнию" комбинезона, прижал ухо к груди. Сердце билось неторопливо, дыхание было глубоким и ровным. Что за черт!

От иллюминатора донесся гневный вскрик Тингли:

– Но это же... Ох, гады!

Взметнулась вверх входная дверь, и Тингли выпрыгнул в образовавшийся прямоугольник пустоты.

– Боже мой!-это был голос Коры.

Все произошло так быстро, что мы с Вельдом, нагнувшиеся к телу Художника, не успели и шевельнуться. Женщины в ракете уже не было.

Вслед за тем снаружи послышался визг смертельнo раненного существа и сразу оборвался, сметенный хриплым ревом взбешенного практиканта.

Только после этого бросились наружу Вельд и я.

КРИСТАЛЛ ПЯТЫЙ. КОНТАКТ

"... Прежде чем рассказать, как закончился этот неожиданный ночной эпизод, я хочу познакомить вас с записью рассказа Дина Горта, хотя сам получил ее значительно позже. Позволяя себе таким образом нарушить до сих пор довольно последовательное, как мне кажется, повествование, я руководствуюсь следующими соображениями: во-первых,

я с самого начала был далек от мысли создавать художественное произведение и преследовал совершенно иную цедь, что, естественно, полностью освобождает от обязанности соблюдать, какие бы то ни было правила жанра; во-вторых же, вам совсем ни к чему повторять пройденный мною путь догaдок и ошибок: Дин Горт раньше проник в суть вещей, и предоставить вам такую же воэ-можность-мои долг. Поэтому-слово Художнику.

"...Впервые Эрг пришел ко мне среди ночи. Это было после нового, утомительного, однако без всяких приключений, похода за водой. Правда, не обошлось без странностей: с поляны исчезли давешние черные цветы, которые едва не убили меня накануне (а может, это не было "покушением"?), и вместе с ними-добрая старая камера, служившая мне не один год. Огорчало не столько исчезновение аппарата, сколько то, что вместе с ним пропала целая серия снимков; среди них - несколько, кажется, настоящих. Кроме того беспокоила необъяснимость происшедшего. Вряд ли на камеру польстились существа, чьи следы мы видели у колодца. Главное же -сплошной мистикой было исчезнование необычайных цветов... Хотя, с другой стороны, именно полная необъяснимость этого факта несла в себе возможность найти всему происшедшему вполне реалистическое истолкование: мы действительно, как и постарался с трогательной добросовестностью внушить бедной Коре Ирви и старому истеричному меланхолику Рустингу юный Ронг, попросту заблудились- в пустыне... Увы, такая попытка была бы смехотворной.

Не нравилась мне эта планета. Не нравилась своими нелепыми сдвоенными солнцами, бесстыдно обнаженной враждебностью ко всему живому, которой дышали и проклятый зной, и несмолкаемое шуршание песков - словно унылый хор злобно-тупых голосов заблаговременно пел нам отходную; не нравилась тем, как она действовала на нашу психику, побуждая к резкости, обостряя отношения, вызывая конфликты, до поры до времени погасавшие, к счастью не успев разрастись в пожар открытой вражды и даже бессмысленной взаимной ненависти. Последнее было бы самым страшным и обидным. Я всю жизнь провел, как говорили когда-то, на колесах, и мне доводилось быть свидетелем гибели людей вследствие только того, что паника и порожденные ею взаимная отчужденность, нелепейший и жесточайший эгоцентризм побуждали человека к диким, нелогичным, несвойственным его природе поступкам.

До поры до времени равновесие поддерживали славный старый Вельд и этот в общем-то очень симпатичный мне мальчик. Хотя "космического мусорщика" при желании и в самом деле можно было бы упрекнуть в некотором сходстве с безупречно действующей машиной, а Ронг раздражал меня юношеским максимализмом -всегда несколько смешным и подчас отталкивающим, ибо он тоже, конечно, свидетельствует об ограниченности. Но за последние годы я научился терпимости (видимо, возраст дает о себе знать?) и перестал требовать от Людей слишком многого. Пожалуй, у меня вообще изменились критерии. Сейчас мне не то что все равно, каков духовный мир человека в смысле бедности или богатства, но это требование как бы отошло на второй план. Главным стало состояние, если так можно выразиться, его нравственности как основы поведения в той или иной ситуации. Попросту это выглядит примерно так: не мелок человек, не труслив, не подл, не жесток-и слава богу! Если он еще и умен, развит, утончен,-то и вовсе отлично. Однако определяется мое отношение к нему прежде всего первым.