Астропилот Ронг Третий
Шрифт:
Мне сделалось зло и весело. Я с удовольствием рванул носком ботинка ржавую сыпучую шкуру пустыни, охватившей нас бесконечно просторным, но удушливо тесным кольцом. Лeтучe-гнусной ржавчиной взвились вверх клочья этой шкуры, чтобы медленно и бесшумно вновь успокоиться на поверхности.
– Слушайте... Эрг!
– сказал я требовательно.--Куда и почему исчезли черные цветы?
Он посмотрел мне в глаза терпеливо и с едва уловимой грустью. Такая грусть имеет своим происхождением не жалость-все равно о ком, о больном ребенке или о собственном недостижимом и давно желанном. Скорее досада и некоторая усталость были в этой грусти. Ну, словно человек
– Мы... цветы не исчезали. Они затаились. Они были невидимы, ибо в них пробудилась жажда жизни... .Не той, какой они жили до сих пор. Разве это жизнь- в течение дня жадно впитывать в себя жгучую и неукротимую энергию двух бесконечно ярких солнц, чтобы потом равнодушно и обреченно отдавать их мертвенной холодности ночи?! И так-изо дня в день, из года в год, из века в век...
Неподвижные зрачки Эрга дрогнули. Я мог бы поклясться, что они дрогнули и в них вспыхнули золотые искорки! Я мог бы также поклясться, что передо мною сейчас никакой ни Эрг-или как там его следует называть на самом деле, что астролетчик Ронг морочит меня безгранично искусной мистификацией. И я протянул руку схватить его за плечо, облитое серебряной тканью комбинезона. И я схватил. Пальцы мои с острой явственностью ощутили неподатливую упругость сжавшихся мышц... И снова Эрг улыбнулся той самой грустной и усталой улыбкой.
– Сон,-коротко сказал он.-Или, если хотите, наваждение...
Он встряхнулся, как большая красивая серебряная собака, вставшая на зад-лие лапы. Исчезли золотистые искорки, и зрачки обрели прежнюю колющую неподвижность.
– Дин Горт, Художник и вместе с тем умный и смелый человек... Вы не можете смириться с действительностью, потому что ваше призвание одухотворять сущее. Здесь же-трудный случай. Вам необходимо понять: я-Эрг. Эрг, понимаете ли, вы?! Черный цветок, которому посчастливилось стать безраздельным обладателем живой души, созданной вашим искусством... Или-Эрг, на кого обрушилось великое страдание обрести эту душу?.. Да знаете ли вы, что творилось на нашей поляне, когда цветы учуяли альбом с голографиями? И когда среди цветов оказались вы-с вашей вечно мятущейся, беспредельно ранимой, такой замкнутой и обнаженной душой, душой Художника, вместившей в себя боль и счастье человеческого мира?! Мы потянулись к вам к человеку и созданным им произведениям, потому что не видели и не могли увидеть разницы между вами...
– Вы понимали свои побуждения?-спросил я.
– Нет,-отрешенно покачал головой Эрг (и это опять был только Эрг, черный цветок, обретший облик стажера Космоуниверситета Ронга Третьего).-Нет. Я даже не знаю, как все произошло. И почему именно я.. именно мне достался Ронг... И почему именно ей...
Внезапно он замолчал. Не будь я так поглощен главным, я бы о многом спросил его. Но во мне говорила гордость Художника, и эта гордость переходила в ущемленное тщеславие:
– Выходит, только две... всего две мои работы оказались достойны того, чтобы вы... чтобы черные цветы выбрали их как формулу существования?..
Эрг невозмутимо сказал:
– Конечно.
Ненадолго задумался, добавил:
– Вы заставили меня размышлять. Почему все-таки именно нам досталось это право?.. Видимо, среди цветов нет равенства... Что это: результат эволюции или производное заложенной в "семена жизни" программы?
Не понимаю... Ведь ясно: притаились, стали невидимы все цветы; в нас
...Внезапно я ощутил огромную тяжесть в ногах. Они увязали в песке, как мухи в клейкой бумаге. Что-то тревожило меня. Куда-то мне необходимо было спешить, бежать. Я не знал, куда и зачем, но знал, что если не успею, то потеряю право жить дальше и смотреть людям в глаза, кто бы они ни были... Потом яростный крик бритвою полоснул по туго натянутому черному крепу чужой ночи.
Я вырвался из наваждения. Теперь-бежать к кораблю и черт с ним, с Эргом, пусть катятся к дьяволу все сокровенные таинства искусства, великие загадки жизни и сама сокровенная сущность бытия. Человек рожден, чтобы вечно стремиться к познанию истины. Но жить он может только так, как велит ему совесть. Совести же не нужна истина, в особенности так называемая абсолютная. Совести требуется только душевная гармония, а добиться ее-значит пройти через тысячу битв.
– Все уже кончилось,-мягко произнес Эрг.- Я ухожу.
...Я пришел в себя и встретил тревожно-внимательный взгляд Сона Вельда. На его жестокой щеке алел узкий зигзаг подсыхавшей крови.
– Сваляли дурака!-весело сказал он, слегка еще задыхаясь.-. Пираньи, понимаете? Оказывается, это обыкновенные проклятые пираньи! Только сухопутные... И как я, старый дурак, не сообразил?! Вы понимаете, Горт?! Сено набросилось на козу! А я-то думал...
Его узкие серые глаза были вдвое больше обычного. Руки суетливо скользили по спинке кресла.
– Вы бредите, Вельд.
Он замер на секунду или три и сказал обычным ровным голосом:
– Что это с вами стряслось? Или - лучше слушайте... Этот кристалл-первый и последний, наговоренный мною. Сейчас, когда можно привести в систему записанное Ронгом Третьим, я особенно отчетливо понимаю, что так-лучше. Пусть уж он сам договорит до конца. Только вот о побоище, состоявшемся возле нашего кораблика, беспомощно лежащего в песках планеты двух солнц, Ронг попросил рассказать все-таки меня.
– Вы ведь Художник, Дин Горт,-сказал он с уже привычным мне вежливым холодком в голосе.-У вас лучше получится.
Я не стал спорить. Принято считать, что рассказ очевидца - самый достоверный, образный и стройный. Насчет последнего я не согласен. Когда человек сам пережил нечто необычное, а может и страшное,-oн редко находит в себе силы оставаться объективным и, следовательно, лаконичным. Он невольно нагромождает одна на другую сотни деталей, которые видятся ему самыми важными. Вот эта сопряжена с чудовищной близостью его, рассказчика, к гибели, а та-необычайно ярко живописует о чудесном избавлении... Рассказ получается больше похожим на сопровождаемое всхлипываниями повествование обиженного ребенка, чем на сухой и строгий отчет из корабельного кристалложурнала.
Итак, первым выскочил из ракеты Тинглн Челл.
Почти сейчас же последовал его крик, полный отвращения и бешеной ярости. И ярость эта была вполне понятной.
Лопоухие зеленоглазые кролики, бежавшие от неуклюжих громоздких существ, -поразивших нас своей отталкивающей жадной торопливостью, сгрудились в освещенном круге с видом обреченных на полное и жесточайшее уничтожение безобидных тварей. Они обратили круглые застывшие глаза к иллюминаторам и словно ждали от людей помощи. Медлительными неуклюжими скачками неотвратимо приближались рослые животные, которых Ронг так образно сравнил со свиньями, торопящимися сожрать еще несуществующие помои Из пустых корыт.