Астровойны
Шрифт:
— Ну, конечно. Как я могла подумать? Как я могла вообразить, что презираемый всеми пленник своим мечом расправится с вооруженными орками и освободит знатного адмирала! Что за сумасбродная мысль! Ведь так?
— Так, — ответил Даймон.
Она терпеливо набрала воздух в грудь.
— Хорошо. Давай вообразим такой диалог. Замечу, совершенно невероятный, но все же… Допустим, я скажу тебе, что до крайности восхищена мужеством человека, который в одиночку расправился с элитными гвардейцами сенобита и освободил из плена Святого Михаила! Давай предположим,
— Почему-то не получается предположить такой диалог.
— О боже! — взмолилась Серафима. — Ганнибал сам сказал, что именно ты освободил его. Почему ты не хочешь это признать? Почему упрямишься? Почему ты молчишь, в конце концов? Или тебе по душе сидеть взаперти? Ответь мне! И, наконец, посмотри мне в глаза!
И он ответил. Так ответил, что она окончательно потеряла дар речи.
— Ты такая красивая, что если я посмотрю на тебя, то сойду с ума.
Слова вонзились прямо в душу.
Даже речь Уильяма, который обладал диковинным красноречием, не производила на нее подобного эффекта.
Она моментально растаяла и не поняла сама, в какой момент руки юноши обвились вокруг ее стана. Если бы кто-то сказал Серафиме, что Даймон даже не сделал попытки прикоснуться, а она сама скользнула в его объятия — она бы не поверила.
Из-под повязки на руке пошла кровь и испачкала платье, но Серафима не замечала этого. Она чувствовала, как без памяти проваливается куда-то, и это было воистину восхитительное падение. Ей хотелось, чтобы падение продолжалось вечно. Чтобы застенчивый, но очаровательный Даймон вечно стоял рядом и вот так крепко обнимал ее…
Серафима впилась в его плечи и прижалась к нему всем телом. Глядя на ее сияющие от счастья глаза, Даймон не верил, что такими глазами она смотрит на него, а не на кого-то другого. Он вообще не верил, что держит в объятиях самую красивую девушку на свете, обвиненный в предательстве юноша, сын охотника с маленькой планеты. Как такое могло случиться?
— Не отпускай меня, Даймон, — тихо просила она. — Подержи еще немного.
Сиятельная дочь потянулась к нему. Слегка. Возможно, для того, чтобы оказаться чуть ближе к волнительному уголку его губ. Возможно, для того, чтобы прикоснуться к ним. В конце концов, какая разница…
Удар в затылок оборвал нежность и убил все чувства внутри Серафимы. Только через секунду она поняла, что подобный эффект произвел на нее внезапный лязг распахиваемой двери.
А следом раздался голос, обладательница которого должна была сейчас спать в десантном кресле.
— Что здесь происходит?
Наставница стояла на пороге в своем неизменном траурно-кружевном платье. Сжатые тонкие губы превратились в линию, ноздри расширились, яростно втягивая воздух. Тело сотрясалось от гнева.
— Что здесь происходит?
От шока внутри Нины Гаты что-то замкнулось, и она не могла построить другую фразу.
Серафима побледнела, щеки сделались пунцовыми. Девушка подумала, что в этот момент должна бы выскользнуть из объятий, но это означало бы предать юношу,
— Теперь мне все понятно! — Нина Гата прошла в комнату, ожесточенно вонзая в пол каблуки туфель. — Мне понятно, почему вы освободили его тогда в пещере. Я верю ему! Я имею право! Это право даровано моей кровью!.. Вы влюбились в проходимца! Какой замечательный заголовок для желтой прессы. Сиятельная дочь Морталес влюбилась в преступника!
Разъяренная дама неожиданно оказалась возле них. Даймон не успел опомниться, как ладонь наставницы залепила ему хлесткую и весьма обидную пощечину.
— Как посмел ты, дикарь, прикоснуться к сиятельной дочери!!
Нина Гата схватила Серафиму за руку и, показав недюжинную силу, вырвала ее из объятий Даймона.
— Вы знаете не все, Нина! — с обидой воскликнула Девушка. Слезы подступили к глазам.
— Ну уж нет! — Она стояла между Даймоном и Серафимой, разъяренная и страшная. Казалось, дотронься — и шарахнет молнией. — Теперь вы меня не проведете, сиятельная дочь! Теперь я знаю достаточно. Ваше бесстыдство поражает. Забыть устои семьи, забыть своего жениха.
— Я ничего не забыла.
— О нет, как раз забыли! — Нина говорила, выстреливая каждым словом. — Вы наделали много ошибок, но эта — самая ужасная. Она угрожает разорвать ваш союз с Уильямом! Ваш поступок уничтожает семью, которая должна стать основой государства. Вы знаете, что совершаете? Подрыв государственных устоев!.. Поймите, Серафима, ваша жизнь протекает на глазах всего Союза…
— Вот именно — это моя жизнь. И я вольна распоряжаться ею по своему усмотрению. И вы не можете мне указывать!
— Ну конечно! — ехидно усмехнулась Нина. — Вам не смеет указывать наставница, умудренная годами праведных трудов. И ваш отец не смеет указывать, который тоже ничего не смыслит в жизни. И Союз не смеет, основой которого и является ваша жизнь. Никто не смеет ей указывать! Пустоголовая девчонка знает больше всех!
— Не называйте ее так! — осторожно попытался встрять Даймон.
— Держи свой рот на замке, мерзкий предатель! — Наставница обратила на юношу разгневанное лицо, одним взглядом заставив его попятиться. Затем вернулась к Серафиме. — Многие скандалы сотрясали Союз. Но еще не бывало такого, когда дочь Великой Семьи связывалась с преступником и предателем.
— Вы ничего не знаете. Даймон не предатель! Ганнибал подтвердит, что освободил его именно Зверолов! И спросите, наконец, телохранителя. Ведь он не говорил, что вызволил из плена Святого Михаила. Это все ваши фантазии, Нина!
Разумные доводы заставили наставницу замолкнуть. А Серафима продолжала:
— К чему эти обличения, когда человек доказал свою преданность. Когда он, презирая опасность и смерть, совершил невозможное!
— Быть может, — с обманчивой кротостью произнесла Нина Гата, — Ганнибал был на Рохе в тот день, когда этот недоносок сдавал людей на растерзание оркам?