Ася находит семью

Лойко Наталия Всеволодовна

Доктор пошел в обход. Татьяна Филипповна согнала сына с белой крашеной табуретки и присела, взяв его на колени. Увлеченный рассказом Феди, он и не заметил такого конфуза.

— Вот бы, ребята, и всюду такую чистоту, — громко сказала новая воспитательница. — Скоро, думаю, грязь изведем. Крыс тоже уничтожим…

— Не сули! — донесся суровый басок с дальней койки.

Туда, в самый угол, доставал заглянувший в окно солнечный, наполненный пляшущими пылинками луч. В его свете резко проступали на детском лице безобразные следы золотухи.

— Не

сули, мы уже слышали…

— Сыты обещаниями! — подхватил сосед золотушного мальчика. — Сами им не верите! Твой-то сынок при мамке жить будет? С нами ему тяжко…

Наступило молчание. Шурка сполз с материнских колен и стоял бледный, одергивая курточку, на которой поблескивала красная пятиугольная звезда.

— Тяжко тем, кто в Сибири с Колчаком воюет… — начала его мать.

Сын Григория Дедусенко понял эти слова так, как их и следовало понять. Он не забыл отцовский наказ быть мужчиной. Может быть, перед взором мальчика замаячила на миг куча мала, но он и глазом не моргнул:

— А мне что? Мне еще лучше со всеми.

Так был решен вопрос о том, где будет жить Шурка. Так рассыпались Асины планы. Девочка, сникшая, безразличная ко всему, следом за обоими Дедусенко поднималась наверх в бельевую. Там была назначена встреча с Ксенией.

Взбирались на верхний этаж боковой железной лестницей; такие витые таинственные лесенки утомляют взрослых, но поднимают дух у детей. Асин дух невозможно было поднять.

Что ее ожидало? Получит в бельевой смену белья и, не дожидаясь, пока Татьяна Филипповна вдоволь наговорится с кастеляншей насчет всяких швейных дел, пойдет искать свой дортуар… А в дортуаре девчонки, которые только и ждут, на кого бы наброситься… У Шурки теперь есть Федя, а кто защитит Асю? Кто?

И вдруг… Честное слово, так случается только в сказке! Вдруг из бельевой навстречу Асе вышла девочка чуть постарше ее. Вышла и остановилась.

— Новенькая?

Красивая девочка! Белокурые волосы распущены по плечам и забраны лентой. На других детдомовцев не похожа, хотя и одета в казенное темно-зеленое платье. Поверх платья теплая вязаная кофта, просторная, похоже — с чужого плеча. Девочка не сводит с Аси глаз. Пожалуй, Ася с ней где-то встречалась…

Посторонившись, пропустив Асиных спутников в бельевую, девочка говорит:

— Сними капор. Ты прежде косы растила?

— Да… — Ася покраснела до слез.

— А платье у тебя розовое было? С воланами…

— Да, правда! Праздничное, с воланами…

Где же Ася видела это лицо? Заметное лицо, особенно глаза — серые, как бы подведенные тенью. И зубы — ровные, немного торчащие вперед. Даже голос — звучный, привыкший командовать — был знаком.

— Зовут тебя, кажется, Аня?

— Нет, Ася. А тебя Люся! Люся, Люся… — Ася всплеснула руками, изумившись, как археолог нежданной находке. — Я помню, ты — настоящая институтка.

Девочки стояли, радостно улыбаясь, взбудораженные воспоминаниями. Два года назад, как говорится, в добрые старые времена, тетя Анюта повела Асю на елку в дом

Казаченковых, в их собственный, богатый, красивый дом. Сестры Казаченковы сами встречали робко входивших девочек-сироток, многих гладили по головке, приятно шурша длинными черными переливчатыми платьями. Асю к ним привели не потому, что она недавно потеряла отца — елку устраивали лишь для неимущих сирот, — а потому, что тете Анюте захотелось развлечь загрустившую племянницу. Сама она, как и некоторые другие жены служащих фирмы, была приглашена помочь в проведении праздника.

Люся прикрыла дверь в бельевую, спросила:

— Тебя тетушка устроила сюда?

— Нет, чужие. А что?.. Очень тут плохо?

— Ну… Если вспомнить, как жили…

Каким образом эта белокурая девочка очутилась на елке, Ася не знала, помнила лишь, как они вдвоем уселись в одно кресло, и Люся, щелкая орехи, расписывала жизнь благородных девиц. Получалось вовсе не так завидно, как в книжках. Какие-то злющие дамы изводили бедную Люсю своими придирками на прогулках, на молитве, всюду… Это сейчас Люся закатывает глаза, вспоминая об институте, тогда не закатывала.

— А сколько сластей было на елке! — восклицает Люся.

— И свечек! И золотого дождя!

Асе больше всего запомнились переливы огней, елочный блеск, отсвечивающий во множестве дорогих позолоченных рам. На стенах у Казаченковых было целое собрание картин.

— Снова бы там очутиться! — произносит Ася, не подозревая, что это ей еще предстоит.

— Не очутишься! Было, да сплыло. Странно, что мы повстречались. — Люся подняла на Асю серые, подчеркнутые тенями, совсем не детские глаза и задала вопрос, от которого у Аси радостно заколотилось сердце: — Ты умеешь дружить?

— Я?! Умею.

— По-настоящему! По гроб жизни…

Свершившееся казалось чудом. Теперь Асе можно было ничего не бояться, Варька верно сказала: главное, найти друзей…

Из бельевой выглянула Ксения, Ася бросилась к ней.

— Пожалуйста, дайте мою корзинку. Тут в одном дортуаре есть для меня место. Пожалуйста…

— В каком дортуаре? Бородкина, ступай. Оставь новенькую.

— Не оставлю. — Не скрывая своего торжества, Люся объявила: — Мы подруги. Закадычные. С детства.

Ксения была огорошена.

— Овчинникова… — Она впервые назвала Асю по фамилии. — Ты дружишь с Бородкиной?

Гордая тем, что Люся дала столь высокую аттестацию их дружбе, Ася не замедлила с ответом:

— Дружу! По-настоящему.

Ксения больше не взглянула на Асю. Она с ледяным лицом вынесла ей комплект постельного белья.

— Идем. Забирай свою корзинку.

«Что делать, — раздумывала в пути Ася, — такая, конечно, не любит институток». Люся же только посмеивалась, давая понять Асе, что на эту Ксению не стоит обращать внимания. Втроем дошли до комнаты Ксении, затем последовали дальше. Люся шептала Асе, что с ней она не пропадет. Ася счастливо кивала головой. Андрей не раз говорил: «Друзья — это все». У него на Торфострое много было друзей…