Атака мертвецов
Шрифт:
К тому же Путилов – один из четырех промышленников, заседающих в Особом совещании по снабжению, учрежденном при военном министерстве.
– Император, надо сказать, сдержал слово, – произнес Палеолог, отодвигая опустевшую салатницу. – Большое наступление, о котором он обмолвился мне в Ставке, началось вовремя. Русские войска развили энергичные действия в Северных Карпатах. Еще бы немного, и дорога на Краков была бы открыта.
– Но ведь так и не открыли. И к чему это привело? – кисло улыбнулся Путилов. – Мы израсходовали последние патроны. Государь объехал весь Галицийский фронт и наведался во Львов. Не помогло. Все наступательные операции вскоре выдохлись. С начала мая между Вислой и Карпатами уже германцы с австрийцами атаковали нас большими силами. Буквально проломив оборону, они устремились на восток и в считаные дни достигли Дунайца.
Да, положение
– Не все так плохо, Алексей Иванович. К примеру, в Дарданеллах англо-французы методично продвигаются вперед. Каждую ночь закрепляют окопами занятые днем участки.
– Еще и турки сопротивляются с необычайным упорством, – словно продолжая свои рассуждения, закончил Путилов и лишь затем ответил на реплику посла: – Да-да, вы правы, без сомнения. Русская общественность весьма живо интересуется малейшими подробностями этих боев, нисколько не сомневаясь в их конечном результате. Уверен, в своем воображении буквально каждый мой соотечественник уже видит, как союзные эскадры проходят Геллеспонт и становятся на якоре перед Золотым Рогом. Это заставляет нас забывать галицийские поражения.
Палеолог мысленно усмехнулся. Русские, как всегда, ищут забвения в мечтах, чтобы отрешиться от действительности. Попробовал немного утешить собеседника:
– Все равно это будет наша совместная победа. Как меня уведомили, силы австрогерманцев, брошенные против России, по расчетам русского штаба насчитывают не менее пятидесяти пяти армейских корпусов и двадцати кавалерийских дивизий. Из них три корпуса только что прибыли из Франции.
– Конечно, господин посол, победа складывается усилиями всех союзников. Одно горько, что неудачи русских войск, следующие друг за другом, дают повод Распутину утолить непримиримую ненависть, которую он давно питает к Великому князю Николаю Николаевичу. Он все время интригует против Верховного главнокомандующего, обвиняя его в полном незнакомстве с военным искусством и в том, что тот желает лишь создать себе дурного рода популярность в армии, дабы свергнуть императора.
– Насколько я знаю, характер Великого князя и все его прошлое достаточно опровергают последнее обвинение. Но также я знаю, что государь с государыней этим весьма и весьма встревожены.
– Вот именно, дорогой посол. Если у самодержца такие настроения, что же тогда говорить о прочих власть держащих, а за ними и о России в целом?
Палеолог невесело хмыкнул, припомнив разговор с председателем Государственной Думы Родзянко, у которого на днях побывал с визитом.
Горячий патриотизм и кипучая энергия этого человека всегда положительно влияли на Мориса, часто придавая бодрости, столь недостающей в последние месяцы. Но в тот раз его осунувшееся, позеленевшее лицо с заострившимся, как у покойника, носом произвело на Палеолога удручающее впечатление. Великолепная фигура Родзянко, обычно всегда такая прямая, казалась ужасно сгорбленной, словно согнулась под тяжестью непосильной ноши. Он грузно сел против посла, буквально рухнул всем телом, как будто никогда не снимал этой тяжести с плеч. Долго покачивал головой, разочарованно вздыхая, пока не поведал, наконец, вот о чем:
– Вы видите меня очень мрачным, мой дорогой посол… О, ничего еще не потеряно, напротив… Нам, без сомнения, необходимо было это испытание, чтобы встряхнуться от дремоты, чтобы заставить нас вновь овладеть собой и обновиться. И мы проснемся, мы овладеем собой, мы обновимся!.. Даю вам слово, что да!
Он распалялся все больше, словно сам себя подстегивал, заставляя поверить в то, во что никто уже не верил. Горячился, доказывая, что последние поражения русской армии, ее ужасные потери, как и то крайне опасное положение, в котором она сейчас геройски бьется, очень волнуют общественное мнение. За последние недели он получил из провинций более трехсот писем, показывающих, до какой степени страна встревожена и возмущена. Отовсюду жалуются на одно и то же – на бюрократию, неспособную наладить необходимое производство. Не могут чиновники создать напряжение всего народа, чтобы должным образом снабжать военных, без чего армия будет неизбежно терпеть поражение за поражением.
– Поэтому, – продолжал он, – я испросил аудиенцию у Государя, и он соизволил тотчас меня принять. Я высказал ему всю истину. Показал, как велика опасность, без труда убедив, что наша администрация неспособна своими собственными средствами разрешить
Теперь Морис беседовал с одним из новоявленных членов Особого совещания, чтобы из первых уст выяснить положение дел в этой недавно сформированной организации.
Вытерев губы платком, посол, делая вид, что желает сменить якобы неудобную тему, развязно сказал:
– Бог с ними, с интригами. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. К примеру, о ваших впечатлениях на новом месте. Как думаете, сможет ли Особое совещание своей работой напрямую повлиять на общественные настроения?
– Увы, мои первые впечатления очень плачевны, господин посол, – удрученно вздохнул Путилов. – Дело заключается не только в том, чтобы разрешить техническую проблему, постановку труда и выработку, но и в том, что необходима коренная перестройка всего административного механизма России. Понимаете? Всего, сверху донизу.
Оседлав любимого конька, промышленник пустился в длинные пояснения, словно решил преподать Морису азы товарно-денежных отношений. Обед уже заканчивался, а Путилов еще не исчерпал всех своих тем, все глубже погружаясь в дремучий финансовый лабиринт. Слава богу, это привело к рассуждениям о будущем.
Они закурили. Дымя сигарой, слегка развязный от выпитого шампанского, Путилов неожиданно впал в свой обычный пессимизм. Он рисовал мрачные картины, описывая роковые последствия надвигающихся катастроф, грозивших России, по его мнению, постепенным упадком и неизбежным расколом. Усы и борода у него встопорщились, глаза блестели. Сейчас он больше походил на Люцифера, чем на промышленника или финансиста, особенно когда зловеще говорил вполголоса:
– Дни царской власти сочтены. Она погибла, погибла безвозвратно. А царская власть – это основа, на которой построена Россия, единственное, что удерживает ее национальную целостность… Отныне революция неизбежна и ждет лишь повода, чтобы вспыхнуть. Послужит ли таким поводом военная неудача, народный голод, стачка в Петрограде, мятеж в Москве, дворцовый скандал или драма – абсолютно все равно! Только революция – далеко не худшее из уготованных нам зол. Что есть революция в точном смысле этого слова?.. Насильственная замена одного режима другим. Она может стать огромным благом для народа, если, разрушив, сумеет построить новое. С этой точки зрения французская и английская революции видятся мне скорее благотворными. У нас же она может носить только разрушительный характер. Почему? Да потому, что наш образованный класс представляет собой лишь слабое меньшинство, совершенно лишенное организации, а также опыта политической борьбы. И, что немаловажно, не имеет связи с народом. Вот вам и величайшее, по моему мнению, преступление царизма. Помимо своей бюрократии, он абсолютно не допускал никакого иного очага политической жизни. И выполнил это настолько удачно, что в тот день, когда исчезнут царские чиновники, целиком распадется само русское государство… Сигнал к революции дадут, вероятно, буржуазные слои, интеллигенты, кадеты, думая, что тем самым они спасают Россию. Но кто будет солдатами этих движущих сил? Народ, конечно. Больше некому. Взяв разбег, он вряд ли остановится на полпути. Значит, мы тотчас перейдем от буржуазной революции к рабочей. А чуть позже и к революции крестьянской. Вот когда начнется ужасающая анархия, бесконечная анархия… Анархия на десять лет… Мы снова вернемся во времена Пугачева, а может, и того хуже… Вот увидите, Россия умоется кровью…
Июнь совсем перестал радовать новостями. Австрогерманцы продолжали наседать вдоль правого берега Сана, заставив русских очистить крепость Перемышль, не так давно захваченную ценой неимоверных усилий.
Галицийские неудачи всколыхнули общество, чье настроение кардинально менялось. Кажется, уже никто не надеялся на быстрый успех в Дарданеллах. Но уныния, признаки которого Морис то и дело замечал в народе после прежних передряг, теперь не было. Наоборот, люди возмущались, протестовали. Все слои пришли в движение, требуя немедленных действенных мер, демонстрируя несокрушимую волю к победе.