Атакую ведущего!
Шрифт:
Потом меня повели дальше, и вскоре я очутился в прокопченной комнатушке мастера. На столе лежала стопка потрепанных чертежей, придавленных, чтобы не унесло сквозняком, большим шарикоподшипником.
– Дядя Семен! Видишь, какого помощника тебе привел, – пошутил Петр Степанович. – Возьмешь верховодить над твоими девчатами?
Старик улыбнулся своим беззубым, провалившимся ртом:
– Это, Петр Степанович, не по адресу. Его место там, где коммунисты с фашистами бьются.
– О-о! Да ты, дядя Семен, как настоящий комиссар, рассуждаешь.
– А я и есть комиссар. Я еще в
Начальник цеха только руками развел.
Когда мы отправились наконец на встречу в клуб, над широкой входной дверью цеха я увидел большой плакат. С него встревоженными глазами на нас смотрела женщина. Ее пронизывающий взгляд и указательный палец словно целились в душу входившего. Внизу была надпись: «Ты сегодня все сделал для фронта?»
Невольно я замедлил шаг. Кабанов, заметив это, сказал:
– Этот плакат, Сережа, сами женщины рассказывают, многих из них после смены снова возвращает к станку. Идет иная, еле ноги волочит, а как взглянет на плакат – назад вернется, сделает еще пяток-другой снарядных корпусов.
Из раскрытой двери рабочего клуба доносились звуки гармони, задорные частушки. Вошли в фойе. Две девчонки лет по семнадцати плясали бряночку. Вдруг одна из них, худенькая, черноглазая, высоким голосом пропела:
Мы – советские девчата,По-советски мы живем,А фашисты к нам полезли,Мы им морды разобьем!В толпе раздался одобрительный смех:
– Так их, Соня! Крой грабителей, чтобы они больше свой нос к нам не совали.
Тут запела Сонина подружка:
Девчоночки, подруженьки,Не будьте гордоватые.Любите вы израненных,Они не виноватые…– Правда что! – сказала одна из женщин. – Вон у меня такой. В один миг от взрыва обеих ног как не бывало. Да разве ж я его брошу теперь?
– Ну хватит, девоньки. Заходите в зал, – прервал Кабанов. – Время – золото. Нашему фронтовику еще в дорогу собираться.
Клуб был полон. Мы прошли на сцену, где стоял стол, накрытый красной скатертью. Кабанов пригласил на сцену лучших людей завода. Я увидел, как по проходу первой шла статная женщина в темно-синем платье, и не сразу узнал в ней Капу Алпатову. Голова гладко причесана, сзади волосы скручены в тугой узел, глаза блестят – красавица да и только!
Сначала говорил я. Рассказал рабочим, как сбил первый вражеский самолет над донской степью, а затем еще семь стервятников – над Курской дугой, как самому пришлось падать с неба… Закончил уверенно:
– Товарищи! Сейчас не сорок первый год, когда немецкие «мессершмитты» за каждым нашим солдатом гонялись. Советские войска разбили фашистов под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге… Наша авиация имеет теперь большое превосходство, и мы, летчики, будем бить врага и в воздухе и на земле!
За мной выступила пожилая работница Анна Максимовна
– Мы знаем, дорогие наши защитники, что вам тяжело. Но и нам здесь не мед. По нескольку смен у станка стоять приходится, недоедаем, мерзнем… Так бейте там, на фронте, Гитлера, да так, чтобы он, душегуб, не успевал поворачиваться. Гоните фашистов в три шеи с нашей земли! А мы ночами спать не будем, отдадим последние свои силы, но обеспечим вас всем необходимым. И пушек вам наделаем, и танков, и самолетов. Себе, детям откажем, а вам продуктов пришлем. Только возвращайтесь скорей, наши дорогие, домой с победой, целые, невредимые…
Анна Максимовна хотела еще что-то добавить, но только махнула рукой и, прижав конец платка к глазам, спустилась в зал.
Я тихонько шепнул Кабанову:
– Меня, Андрюша, что радует: народ воспрянул духом, совсем другими стали люди – уверены в победе! Помню, зимой сорок второго мне на пару дней домой удалось заехать. Тогда все словно пришибленные ходили. Собаки и те не лаяли, будто чуяли, что у людей горе.
– То другое время было, Сережа, – ответил Кабанов. – Враг под Москвой стоял. А сейчас мы его завернули обратно, в растреклятую Германию.
…На другой день утром я уезжал на фронт. За Харьковом и Полтавой стояли в полях разбитые вражеские орудия, застывшие навсегда танки с оторванными башнями… И мне почему-то хотелось верить, что взорвались они на минах и были разбиты снарядами, сделанными маленькими загрубевшими руками Капитолины Алпатовой и ее подруг по цеху, золотыми руками моих дорогих ровесниц.
Необычное задание
В июле 1942 года фашисты, прорвав оборону наших войск под Ростовом, рвались на Кавказ. Однажды утром я получил приказ: вместе со своим напарником Титовым пролететь над Доном, просмотреть переправы, по которым двигались вражеские части. Командованию были нужны свежие разведданные.
Мы с Титовым взлетели и пошли на запад.
От Дона в сторону Тихорецкой и Белой Глины густо шли наши машины, повозки. По полям, подымая тучи пыли, брели стада коров, овечьи отары.
Показался Дон. А вот и большая станица Раздорская. Здесь по мосту сплошной колонной шла немецкая пехота, двигались танки, артиллерия…
– Саша! – передал я Титову по радио. – Ты тоже наноси на карту все, что видишь, а то мало ли что…
Нет, у меня не было никаких дурных предчувствий. Просто нам необходимо было подстраховать друг друга.
– Понял, Денисов! – отозвался Титов. – Уже помечаю…
В районе станицы Ольгинской мы снизились до четырехсот метров. Тут же с правого берега ударили немецкие зенитки и вблизи наших самолетов повисли серые дымки разрывов. «Эрликоны» старались вовсю, но мы вырвались из опасной зоны. Промчавшись над рекой до Батайска и отвернув влево, пошли домой. И тут я почувствовал вдруг запах масла и необычный жар от мотора. Взглянул на термометры воды и масла: стрелки ушли вправо и уперлись до отказа! Перегревшийся мотор работал с каким-то скрежетом и тянул все слабее и слабее.