Атакую ведущего!
Шрифт:
Смищук достал кисет, свернутый лист газеты, скрутил козью ножку.
– Вы давно на фронте, дядя Роман? – спросил я.
– Та ни. Як Червона Армия прийшла, мэни сразу мобилизовалы.
– Когда же Героя успели заслужить?
Усач молча полез в карман гимнастерки и, морщась от едкого дыма цигарки, достал сложенный в несколько раз листок и протянул его мне. Это была фронтовая листовка, и, когда я развернул ее, на меня с лукавой усмешкой глянул все тот же Роман Смищук. Под фото было написано: «В боях за освобождение Родины под городом Ботушаны он только в одном сражении уничтожил семь немецких танков…»
– Ну, дядя Роман! –
– А очень просто, – без лишних слов начал солдат свой рассказ, взяв валявшуюся на земле палочку. – Сидели мы с молоденьким парубком у окопе. Ось наши окопы, – принялся он рисовать на земле, – а ось туточки небольшая балочка. Сижу я, значит, дывлюсь в сторону врага. Бачу… Холера! Из балочки той «тигры» вылазят. Штук тридцать! Позади пехота. Ходко «тигры» идут, а за ними немцы с засученными рукавами чешут. «Павло! – говорю напарнику. – Гранаты готовь». Обернулся, а его нема! Сховался, спрятался, значит. А они вот уже, биля мэнэ гусеницами лязгают. Що робыть? Хватаю связку гранат, пригнулся и по окопу, к тому, що ближе. Тильки вин на пригорке гусеницы показал, я ему связку под брюхо… гэть! Бачу – слева другой ползет, я до нього… И тоже под брюхо. И так по окопу туды-сюды рыскаю. Уже с меня пот градом, а они все ползут и ползут, холеры!
– А не страшно было одному, дядя Роман?
– Когда делом занятый – ничего. Старался, як по уставу. Танки попятились назад, но один развернулся и – прямо на мий окоп. Ищу гранаты, а их нема, все побросал. Лег на дно, зажмурил очи, голову руками закрыл… Ну, думаю, все теперь, отжил ты, Роман, на белом свете. Слышу – надо мной лязг гусениц, и помутилось у меня в голове от этого лязга… Пришел в себя не сразу. Пытаюсь встать, а не могу. Землей засыпан. Тут подбежал Павло, откапывать меня стал, тормошить: «Дядя Роман, ты жив, а? Вставай, дядя Роман!» Вылез я с-под земли, пытаю: «Дэ ж ты, собачий сын, був?» А вин каже: «Испугался я сначала, дядя Роман, в окоп спрятался. Потом выглянул, вижу – фашистский танк прошел над самым вашим окопом, проутюжил его и обратно уходит. И такая меня злость взяла! Швырнул я ему вдогонку связку гранат. Вон стоит, голубчик, поджаривается…» Ну а после боя меня к командиру полка вызвали. А потом выше Роман Смищук пошел – в штаб дивизии. Потом в газете написали. Листовки напечатали, солдатам раздали…
– А сейчас, дядя Роман, откуда приехали?
– Час назад мне сам маршал Малиновский Золотую Звезду вручал!
К нам подошел техник, доложил, что самолет к полету готов. Мы со Смищуком направились к машине.
В воздухе, поглядывая в зеркало, что укреплено на стойке к фюзеляжу, я видел лицо моего необычного пассажира. Сначала он сидел бледный, как говорится, ни жив ни мертв. Потом стал осторожно водить глазами по сторонам и даже опасно высовываться из кабины за борт. Я обернулся, чтобы показать Смищуку кулак, и тут увидел пару «мессершмиттов», выскочивших из облаков. И началось!
Один заходит слева, другой – справа. Одна очередь – мимо. Другая – мимо! Фашисты как будто учуяли, что я везу Смищука, и решили отомстить ему за сожженные танки.
Увертываясь от очередей, я бросал самолет то в одну сторону, то в другую, но уйти от «мессеров» никак не мог. У меня скорость сто двадцать километров в час, у них – шестьсот. Кружился, кружился, а потом снизился до самой земли и спрятался за лесопосадку. Вроде потеряли они нас, отстали. Только вздохнул с облегчением,
Улучив момент, когда «мессеры» проскочили над нами и ушли в сторону, чтобы повторить заход, я резко убрал газ и нырнул в ближайшую балку. Вижу, на дне ее – небольшой зеленый лужок. Точно под цвет нашего У-2. Сажусь, и через несколько секунд самолет замирает как вкопанный. Пусть теперь фашисты нас ищут!
Порыскали «мессеры» над нами, порыскали, да и ушли восвояси. Решили, видно, что свалили меня.
Вылезли мы с дядей Романом из самолета. Сели на травку. Смищук спрашивает:
– Що, сынку, техника отказала?
А я, чтобы не пугать человека, говорю спокойно:
– Да, с мотором что-то, дядя Роман. Отдохни немного, я сейчас…
И полез на крыло, будто осматривать двигатель. Вижу, старик мой так ничего и не понял и фашистов не видел. Что значит впервые в воздухе. И я сам, когда летать начинал, мало чего видел – от крайнего напряжения и скованности. Если сказать теперь Смищуку о «мессершмиттах», о том, что были с ним на волосок от смерти, – плюнет на мою «уточку» и пойдет домой пешком. Это для пехоты куда надежнее. А мне приказано доставить Героя честь честью. Так я ничего и не сказал дяде Роману.
Посидели мы еще полчаса – в воздухе было спокойно – и полетели дальше. Минут через десять глянул в зеркало: как там мой Герой себя чувствует? На лице старика блуждала счастливая улыбка. Он с высоты узнал свое родное село. Заерзал на сиденье и вдруг пришел в неописуемый восторг, разглядев у разбитой церквушки свою белую хату.
Самолет низко прошел над крышами. Никто из хаты Смищука не вышел. Дядя Роман помрачнел, с беспокойством завертел головой. И вдруг снова просиял, показывая мне на землю пальцем. Там, на зеленом поле, белели десятки женских платков. Колхозницы работали на прополке.
Я направил самолет в их сторону, сделал круг. Выбрав площадку поровнее, аккуратно посадил машину. Женщины и девчата уже бежали со всех ног к нам. Вскоре У-2 был взят в плотное кольцо.
– Бабоньки, бачите – та це ж дядько Роман! – удивленно проговорила подошедшая ближе всех сероглазая девушка в белом платочке. И тут все хором закричали:
– Тетка Пракседа, тетка Пракседа! Твой дядько Роман приихав!
Поправляя на бегу платок, к самолету спешила пожилая женщина. Смищук, счастливо улыбаясь, пошел ей навстречу.
– Роман, неначе ты? – осекающимся голосом сказала тетка Пракседа.
– Я, стара, я!
– Звидкиля ж ты взявся?
– С фронта, Пракседа. На побывку пустили, летчика вот предоставили…
Вот они замерли, крепко обнявшись. Видно было, как вздрагивала от рыданий сутулая спина тетки Пракседы.
– Та ты що, стара? Радоваться треба, а ты… – бормотал Смищук подозрительно хриплым голосом.
Успокоившись, тетка Пракседа стала разглядывать мужа.
– Ба-а! Та в тэбэ ж Золота Зирка! Як же ты ее заробыв, Роман?