Атаман

Мильшин Сергей Геннадьевич

— Колется, — предположил Митрич.

— Точно, — поддержал его Гаркуша.

— Ну, так вот, — продолжил Василий, — предложили ему по-хорошему выдать наркотики и во всем признаться. Он — в отказку. Ничего не знаю, ничего не понимаю. Поклеп, на меня, на честного. Стали искать. Все облазили. Нет нигде. Что делать? Я уже хотел применить к нему гуманную меру дознания. — Он потрогал нагайку в руке Митрича. Все дружно хмыкнули. — А тут Станислав Юрьевич. «А дайте, говорит, мне его побеседовать». Уселся с ним вот здесь, нас попросил отойти. Не знаю, что он ему говорил, но минут через пять-десять Тихоречкин уже вытирал

сопли. А потом встал и пошел в дом. Мы — за ним. Знаешь, где у него героин лежал?

— Ну?

— На кухне в банке с солью. Мы бы ни за что не догадались.

— Много было?

— Да нет. Небольшой такой пакетик. Грамм, может, на десять-пятнадцать. У бойцов сейчас.

— И давно они уже сидят?

— Уже минут сорок беседуют. Камарин один раз только и отвлекся — кто-то ему позвонил.

— Это, наверное, Анатолий, командир спецназа, — догадался Гаркуша, — крутые ребята! Я о таких раньше только в книжках читал, про спецназ.

— Похоже, побеседовали, — Смагин смотрел назад, — точно. Встают.

Казаки оглянулись. Камарин уже стоял, разминая спину. Напротив, опустив голову, медленно поднимался Андрей. Станислав Юрьевич оглянулся и увидел Атамана и казаков. Что-то строго сказал Тихоречкину и направился к ним. Казаки шагнули навстречу.

— Ну, ты, Станислав Юрьевич, даешь, — Смагин на смог скрыть восхищения, — всех сдал?

— Всех, — устало кивнул Камарин, — есть основания для задержания Гуталиева. Посмотрим, что еще там остальные задержанные скажут. Думаю, завтра, если удастся получить ордер, наведаемся к вашему «барону».

— Может, сегодня. Что тянуть? — Атаман хищно прищурился, — тем более, основания есть.

— Поверь моему опыту. Если без бумажки его задержать, в тот же день вернется в станицу.

— Даже если килограмм опиума у него найдем?

— Хоть два. — Камарин кивнул бойцам, — собирайтесь, сейчас поедем.

Митрич растерянно оглянулся на понурого Тихоречкина:

— А с этим что делать?

— Пусть живет. Раскаялся парень. По-моему честно, без дураков. У него типичная ситуация. У матери зрение ухудшается катастрофически. Нужно операцию делать, а денег нет. Ну, этот придурок и не придумал ничего лучшего, как коноплю в огороде выращивать и продавать. Так на него Гуталиев и вышел. Предложил крышей стать, серьезно предложил, отказаться шансов не было. Потом начал героином снабжать. В общем, все как всегда, — Камарин провел по лицу ладошками, словно умылся. — Я бы его не трогал. Тем более, он много чего интересного про Гуталиева рассказал и на суде в случае чего обещал выступить.

Потихоньку подошли к калитке.

— Жаль, — покачал головой Митрич, — я бы ему всыпал.

— Все бы тебе только всыпать, — остановил его Атаман.

— Добрые вы.

— Ну, давайте прощаться, — Камарин протянул казакам по очереди ладошку, — устал я что-то сегодня. Никита Егорович, мы с тобой завтра созвонимся. Как только будут новости, я тебя наберу.

— Добро.

Казаки уже стояли за оградой. Не заметили, как и вышли за Камариным. Во дворе в распахнутую калитку виднелась опущенная голова Тихоречкина. Он искоса поглядывал на казаков. Камарин, кряхтя, уселся на переднее сиденье, и «Волга» начальника наркоконтроля тронулась с места.

— А у вас-то что там было? — вспомнил Смагин.

— Точно, вы ведь так

ничего и не рассказали.

— Банду задержали. Цыганскую. Теперь у нас на вооружении два автомата Калашникова китайского производства, четыре рожка и цинк патронов 7,62.

— Ничего себе, — присвистнул Василий Смагин, — так мы теперь сможем стрелковый тир организовать. С настоящими «Калашниковыми».

— А вот это вряд ли. Автоматы без маркировки. Никому нельзя показывать.

— Жаль, — загрустил Смагин.

— Так что теперь у нас новая головная боль — куда их спрятать.

— Как куда? — Митрич развел руками, — конечно, к моему деду двоюродному Ивану. Если он казацкое добро во время советской власти сохранил, то автоматы так спрячет, что никто и никогда не найдет.

— Хорошая мысль. К тому же вряд ли кто догадается у него искать, — задумался Атаман, — он в наших делах не засвеченный. Разве что кое-что для музея выделил. Так многие выделяли. Правильно. Миша, заводи, поедем к деду Ивану. Митрич с нами. Василь, а ты давай домой, готовься.

— К чему? — не понял Смагин

— Что значит к чему? — Атаман взглянул на часы, — через полтора часа построение.

— А..аа, — Смагин потянулся пятерней к затылку, — забыл.

***

Десятка три нарядных казаков в черной с красными галунами форме, всего пару дней назад сшитой по заказу и на деньги Кубанского окружного войска, еще не привыкшие к новому виду, скромно топтались в двух шеренгах, выстроенных у крыльца клуба. За спиной Атамана с торжественными лицами стояли участники и гости мероприятия в пиджаках и галстуках. Среди них выделялся объемом тела тучный милицейский майор. На крыльце и вокруг него — на пеньках от свежесрезанных старых тополей сидели, щурясь на вечернее низкое солнце, разновозрастные стайки мальчишек и девчонок. У ступенек в сторонке смиренно ожидал начало церемонии священник местной церкви — крупный, широкой кости с шикарной каштановой гривой чистых волос отец Георгий. Тут же толпилась приличная кучка женщин — жен и просто любопытных тетушек, от сорока и старше. Не каждый день из района приезжают награждать станичников. А если точнее, то не было такого уже лет тридцать — со времени знаменитого председателя колхоза-миллионера Зарецкого.

— Нет, ну ты, Вера, глянь, какие красавцы-то! Как форма-то мужика меняет. — Зинаида Меркушина поправила прическу — с трудом собранный в толстый хвостик на затылке рыжий холм волос. — А какой Атаман геройский! Эх, была бы помоложе! Лет этак на двадцать.

Вместо ответа Вера Петровна, вчера уже давшая согласие Атаману, который вместе с Василием Ивановичем-Чапаем приехал к вдове домой с тортиком, заняться возрождением прудов, вдруг прижала к глазам рукав и зарыдала.

— Что ты? — испугалась Зина. — Что случилось-то?

— Да ничего не случилось, — Вера Петровна, сама удивившаяся своей реакции на слова подруги, вытерла ладонями выступившие слезы, секунд десять сдерживалась и тут же снова разрыдалась, уже всерьез. — Мой-то совсем чуть-чуть не дожил, — в перерывах между всхлипами выдавила она. — А какой казак был! Не хуже этих.

— Ну, ты, это, — растерялась подруга, — что ты так-то? — она выпрямилась и махнула рукой. — А вообще, поплачь. Что не поплакать, когда плачется? — и тоже смахнула с ресниц капли влаги.