Атаман

Поволяев Валерий Дмитриевич

— Ждать!

Бремя шло, а шхуны с атаманом Семеновым все не было.

По набережной пронеслись несколько китайцев в синих застиранных куртках — зеленщики. Буйвид проводил их взглядом, мотнул головой, пальцем подозвал ординарца:

— Иван! Бинокль!

Спирин извлек бинокль из громоздкой коробки — бинокль был хороший, артиллерийский, Буйвид выменял его у одного французского майора на лошадь, — подал полковнику.

Буйвид прошелся биноклем по горизонту и обеспокоенно дернул головой: куда же подевался атаман?

Оглянулся назад,

на каппелевцев.

Каппелевцев было немного, и что главное — число их не увеличилось: как прибыло полтора десятка «винтовочников», так полтора десятка и осталось, казаки Буйвида могли смять их в несколько минут.

— Передай хлопцам, пусть пулемет на всякий случаи расчехлят, — попросил Буйвид ординарца, — чтобы каппелевцы видели. И знали — нас не взять. И чтобы они лишний раз не напрягались... Нас отсюда не выкурить. — В тихом голосе Буйвида возник металлический звон. — Даже если союзное командование пришлет сюда английские танки. Мы своего атамана встречаем...

Спирин поспешно отъехал от полковника, копыта его лошади звонко зацокали по бетонной пристани — будто барабанную «тревогу» сыграли.

А «Киодо-Мару» барахталась в зеленовато-сером огромном пространстве моря, продвигаясь на север, к невидимому Владивостоку.

О том, что происходило в городе, Семенов не знал — ни о победном марше Буйвида, приготовившегося преподнести ему власть, как золотой ключик, на блюдечке с голубой каемочкой, ни о том, что японцы начали потихоньку покидать Приморье. Их все больше и больше увлекали планы захвата Сахалина, где не только нефть имелась, но и крабы, и лес, и рыба, и уголь, и ценное морское растение агар-агар, а главное — захватив Сахалин, Япония хомутом садилась на шею России — это было очень выгодно стратегически...

На «Киодо-Мару» конечно же была рация, и установить связь с Владивостоком ничего не стоило, но Семенову не с кем было связываться — на берегу у него не было ни одного узла радиосвязи, поэтому атаман и ощущал себя сейчас слепым.

Хотя в одном он был уверен твердо — во Владивостоке его ждут.

Телеграфную ленту, пришедшую от железнодорожного связиста — длинную желтовато-серую бумажную змейку, испещренную рябью букв, в Чите вручили лично Никифорову; тот, прочитав сообщение, помрачнел:

— Вот скоты поганые, эти семеновцы! Все не успокаиваются. Пока не обломаем им окончательно рога — не успокоятся... Ну погодите!

Он допил чай и пошел к Краснощекову — эту неприятную новость он не имел права держать у себя.

Тот в своем кабинете тоже пил чай. В приемной у него сидел народ, но Никифоров имел право беспрепятственного прохода к Краснощекову в любой ситуация — даже если тот будет сидеть на ночном горшке либо, устроив у себя на коленях молодую рабочую девчонку заниматься «интернациональным просвещением»... Ну, насчет последнего — это, конечно, шутка, но недаром говорят, что во всякой шутке есть только доля шутки, все остальное — правда.

Увидев

Никифорова, Краснощеков укоризненно покачал головой и перестал дуть на блюдце.

— Дело тут, понимаешь, — Никифоров прошел к столу председателя правительства, положил телеграфную ленту между двумя телефонными аппаратами, — не терпит отлагательств. Читай!

Краснощеков ловко подцепил пальцем бумажную скрутку, зашевелил губами, вглядываясь в текст, потом хлопнул ладонью по столу, будто из пистолета пальнул:

— Неймется его высокопревосходительству атаману Семенову, ох неймется... ждет, когда мы ему последние зубы выбьем. А мы ведь ждать себя не заставим — обязательно выбьем.

Никифоров молчал.

— Мы его раздолбали, когда он вон какой силой был, — Краснощеков вытащил из стола лист бумаги, — вон какой силой... Ты смотри, чего он имел перед тем, как уйти в Монголию... Двадцать тысяч сабель, девять бронепоездов, сто семьдесят пять орудий — это же мощь! И то голову засунули ему под микитки, а когда он встал в позу прачки над корытом, дали ему под зад сапогом. Это было раньше. Ра-аньше — а сейчас для нас Семёнов — тьфу! Обыкновенный клоп-вонючка из-за печки. Главное не это, главное — японцы уходят.

— Как с ними и договаривались.

— Молодцы желтоголовые! Соблюдают условия.

— Ну я бы, понимаешь, не стал бы особо радоваться — цыплят надо по осени считать. Когда выведут все части, тогда и будем япошек хвалить.

— Выведут, никуда не денутся. А с этим что предлагаешь делать? — Краснощеков приподнял пальцем скрутку телеграфной ленты.

— Оперативно вмешаться мы никак не можем. Если только поднять подпольщиков... Но силы неравны; основная масса семеновцев явно уже передвигается из Гродеково во Владивосток.

— А что, если вернуться к переговорам с генералом Вержбицким? А? Каппелевцы его слушаются. А?

Никифоров озадаченно похмыкал в кулак: конечно, каппелевцы своего генерала слушаются, но он ведь, гнида этакая, — белый генерал, это раз, и два — где его сейчас найти? Если бы он находился под боком, сидел бы в Чите и пил в гостинице при железнодорожном вокзале кофе с ликером — тогда можно было бы найти, а так — нет, не отыскать им Вержбицкого. Он то ли в Монголии сидит, то ли в Китае, то ли в зоне отчуждения КВЖД, где боевые действия никогда не велись. Мог Вержбицкий и в Туве скрыться, мог в Бурятии — схоронок у него много.

— А? — спросил Краснощеков.

— Думаю, что вряд ли.

— Что же ты предлагаешь? Давай быстрее, у меня тут чай стынет.

— Единственная реальная сила сейчас во Владивостоке — братья Меркуловы.

— Хитрозадые, неверные, — поморщился Краснощеков, — с Семеновым все время заигрывают: то вась-вась, обнимаются, то зубы показывают.

— Да вась-вась — это для обмана, для рисовки, и оскаленные зубы — для рисовки, братья в основном все гребут под себя, минуя Семенова. Как только почувствуют, что Семенов им наступает на хвост — тут же выступят против него.