Атаман
Шрифт:
Полковник Глазков проворным колобком носился между маньчжурцами, от пуль лишь досадливо отмахивался — не верил, что они могут взять его... Поспешив было на фланг залегшей цепи маньчжурцев — как они себя там чувствуют, — полковник вдруг остановился, вытянулся, будто его, как байкальского омуля, насадили на прутяной рожон, лицо его сделалось серым, потным; неожиданно ослепшие, лишившиеся зрачков глаза вздулись, Глазков застонал, колени у него подогнулись, и он рухнул на землю.
К нему подскочили сразу трое маньчжурцев, поспешно затащили под мост, а человек
Кто-то запоздало прокричал:
— Полковника ранило!
Малакен услышал этот крик, но не сразу понял, что ранило именно Глазкова, пустил через мост еще полсотни лихих рубак-казаков. Патронов у его людей было мало, каждый патрон надо было экономить, поэтому там, где можно обойтись шашками, ими и надо обходиться.
— Полковника ранило! — вновь донесся до него крик, и только сейчас Малакен понял, что ранило Глазкова. Около моста, по эту сторону вала, рвануло сразу три гранаты. Взрывы были сильные, с черными столбами дыма, один из осколков шлепнулся прямо к ногам Малакена, зашипел, завертелся на земле, вырыл себе сусличью норку и затих.
Малакен ухватил за рукав пробегавшего мимо солдата с белыми глазами и дергающимся лицом.
— Где Глазков?
Тот даже не обратил на генерала внимания, выдернул руку и понесся дальше. Малакен понял — солдат контужен.
— Где Глазков?
На его окрик остановился поручик в испачканной землей гимнастерке, ткнул рукой под мост:
— Туда унесли, ваше превосходительство!
Пригибаясь под пулями, Малакен прогрохотал сапогами по деревянному настилу, спрыгнул вниз. Глазков лежал на спине с широко открытым ртом, из которого на плечо ему стекала струйка крови, и сипло, едва справляясь с собою, дышал. Около него на корточках сидели двое маньчжурцев, один приподнимал голову полковника, другой пытался перетянуть рану полотенцем.
Малакен нагнулся над полковником.
— Отходит, — просто сказал маньчжурец, державший голову полковника в приподнятом состоянии, скуластый бурят с висячими усами. — Берданочная пуля... не уцелеть, если попадает.
— М-м! — Малакен не выдержал, сжал кулаки. — Подлецы!
Через три минуты Глазкова не стало. Он дернулся, зашлепал окровяненными губами, стараясь захватить воздух ртом, но попытка была тщетной.
— Все, — сказал маньчжурец, пытавшийся перевязать Глазкова, стянул с головы мятую, провонявшую потом папаху. — Нету больше полковника.
Глазков так и не смог открыть глаз, находился в беспамятстве, но когда был уже мертв, глаза его открылись сами, последний их взгляд был очень осмысленный и горький, словно Глазков сожалел о том, что произошло — русские решили поколотить русских. На потеху чужестранцам.
На мосту грохнула граната, крепкий настил не выдержал, в нем образовалась прореха, и вниз на людей посыпались щепки, щебенка, древесная труха. Один из маньчжурцев подскочил к Малакену, собираясь в случае чего прикрыть генерала.
На мосту
Четверо убитых, семеро раненых. У фон Ваха, надо полагать, потери были не меньше, но об этом знал только он. Из-за вала вынырнул японский офицер с переводчиком.
— Нам нужен генерал Малакен, — прокричал переводчик трескучим низким голосом, очень напоминавшим вороний. К поясам японцев были пристегнуты сабли в никелированных ножнах.
Генерал Малакен молча, вдавливая в землю железные осколки, пошел к японцам.
Японцы очень вежливо, кланяясь так, что подбородки впивались в грудь, попросили Малакена, чтобы он со своими людьми, пройдя Раздольную, разбил лагерь за поселком.
— Нам не нравится, что происходит, — сказали японцы Малакену, — господин комендант сейчас по этому поводу связывается по телеграфу с Владивостоком. Это первое. И второе — мы хотели бы провести свое расследование. Нам важно знать, кто стрелял и почему стрелял?
Малакен согласился сделать остановку, попросил только, чтобы ему в Раздольной выделили часть домов для размещения офицеров, раненых и больных.
Разбирательство длилось два дня.
Через два дня ночью Малакена разбудил посыльный из штаба японского гарнизона, попросил пройти в штаб.
— В японский? Пешком? — удивился Малакен.
Японец поспешно замотал головой:
— Не-а, не-a, не-а, — пробормотал он, — В ваш штаб.
В штабе генерала ожидал толстый полковник — начальник японского гарнизона с трескучим переводчиком.
— Извините, господин генерал, что подняли вас ночью. — Начальник гарнизона учтиво поклонился Малакену.
— Ничего, — Малакен махнул рукой. — Пустяки. Я привык спать мало.
Японский полковник сообщил, что Малакен со своим отрядом может двигаться дальше, хотя существует одно «но» — это штаб Третьего корпуса, враждебно настроенный к атаману и, следовательно, к семеновцам.
— За штабом Третьего корпуса стоит штаб каппелевской армии, — заметил Малакен.
— Поэтому будьте осторожны. В пути вас могут ожидать неприятности,
— Чему бывать — того не миновать. — Голос Малакена сделался насмешливым. — А за предупреждение — спасибо.
Той же ночью отряд Малакена выступил из Раздольной. На семи подводах везли раненых, семь человек, и на одной подводе, накрыв брезентом, — тела четырех убитых. Среди них — тело полковника Глазкова.
По сути, эти скорбные подводы и подвели итог безуспешной попытке Семенова покорить Приморье.