Атаман
Шрифт:
На площади подозвали извозчика, поехали устраиваться в гостиницу. Извозчик оказался старым, опытным, он мигом выделил Семенова из остальных — понял, что тот старший, и проговорил густым, чистым, будто у певца Шаляпина, басом:
— А я, ваша светлость, когда-то по КВЖД первый паровоз провел.
— Ого! — воскликнул есаул удивленно. — Это было так давно!
— Так давно, что я и сам не помню число и год, когда это было, а вот все детали в памяти сохранились очень хорошо, словно это произошло лишь вчера. — Извозчик поддел рукой бороду, вспушил ее. — В какой отель прикажете вас доставить?
— В
* *
— Здесь недавно, ваша светлость, были американцы...
— Не зови меня «светлостью», я не князь.
— Извиняйте, ваше высокородие. Так вот, говорю, американцы мне все уши просверлили: «хоутэл» хоутэл»... Я им — «хотел», а они мне «хоутэл» — едва поняли друг друга.
Дед оказался болтливым.
В «Харбине» не нашлось ни одного свободного места. Семенов недоверчиво хмыкнул:
— Странно!
Гостиница была большой, свободные места должны были иметься — не видно, чтобы в гулких просторных коридорах толпились люди, — но гостиничный халдей-приказчик, по обыкновению услужливый, с хорошо прогибающейся спиной, неожиданно колюче глянул на Семенова, будто гвоздями уколол...
— Я же по-русски сказал: «Мест нет», значит, их нету. Могу повторить это на наречии удэге.
— Поехали дальше, — скомандовал есаул спутникам, — здесь нас не захотели понять.
Во второй гостинице, также гулкой, просторной, пустой, тоже не оказалось свободных мест.
— Странно, — произнес Семенов, вновь почесал пальцами подбородок, — дай бог, чтобы в этом «хоутэле» жило хотя бы три человека. Ну, от силы четыре. — Он покосился на тощего, с высокими залысинами юношу, скучающего за стойкой регистрационной конторки. — Значит, говорите, любезный, мест нет?
— Мест нет.
Семенов усмехнулся:
— Ладно, поедем дальше.
Свободные места нашлись только в гостинице третьего разряда — в «Харбинском подворье». Сняли два двухместных номера: сам Семенов и подъесаул Тирбах остановились на первом этаже, полковник Нацвалов и сотник Савельев поднялись на второй. Хоть это и неудобно было — по двое в одном помещении, но зато надежно: один всегда может подстраховать другого.
Утром Семенов проснулся рано — за окном было еще темно, — тихо, стараясь не разбудить Тирбаха, в носках прошел к двери, выглянул в коридор. В конце коридора увидел какого-то малого, тихо дремлющего на старом венском стуле. Позвал хрипло и излишне громко, не рассчитав голоса:
— Эй, казак!
Малый поспешно вскочил со стула.
— Сгороди-ка нам с подъесаулом самоварчик! — попросил Семенов.
— Сей момент! — произнес тот скороговоркой, поклонился Семенову. — Только это минут сорок займет, не меньше.
— Пусть будет сорок. Раскочегаривай свой тульский, семимедальный...
— Обижаете, господин. У нас подворье хоть и трехразрядное, а самовар — с девятью медалями.
Пока Семенов тер «зеленкой» ремень и наводил блеск на бритвенном лезвии, пока чистил зубы порошком, сдобренным ментоловым маслом, пока растирал полотенцем шею и грудь, прошло минут тридцать. Неожиданно в двери раздался стук.
— Самовар? Так быстро? Вот молодец! Входи!
Услышав стук, с кровати поспешно вскочил Тирбах, протер пальцами глаза. Удивился:
— Никак, я проспал?
— Нет-нет. — Семенов осадил его ладонью и, поскольку стук прозвучал
На пороге стоял плечистый паренек в гимназической шинели.
— Я хочу вступить в вашу армию, — сказал он.
— Зачем?
— Чтобы бороться с большевиками.
— Откуда такая ненависть к большевикам?
Голос парня задрожал, налился чем-то звонким и горьким одновременно.
— Они в Екатеринбурге убили моего отца.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать,
— Хорошо, пройди в коридор, подожди меня там, я сейчас оденусь.
Едва Семенов достал китель и застегнул его на несколько пуговиц, как в коридоре раздался топот, крики, что-то рухнуло, от грохота деревянный пол даже задрожал, дверь распахнулась, и в номер ворвался полицейский — дюжий, кудрявый, небитой на одно ухо фуражке, на которой блестели хорошо начищенные мелом металлические цифры, обозначавшие номер околотка, в котором служил молодец, и — к Семенову:
— Вы арестованы!
— Чего-о? — не поняв «намека», протянул есаул. Глянул на погоны полицейского — обычный служивый, ни одной лычки, ни одной звездочки, а в России испокон веков было положено, чтобы офицера арестовывал офицер старше по званию, рядового — унтер.
Следом за кудрявым полицейским в номер втиснулись еще семь человек, один за другим.
— Вы арестованы! — что было силы гаркнул кудрявый, обдал есаула духом женьшеневой водки и начесноченного сала.
Семенов, не долго думая, впечатал свой кулак под глаз кудрявого. Выкрикнул азартно, как некогда в детстве, в нору кулачных боев:
— Тирбах, бейте их!
Ошеломленный Тирбах сидел на постели и крутил головой, не веря увиденному. От одного удара кудрявый устоял на ногах, и тогда Семенов с хаканьем, как настоящий боксер, всадил ему кулак под второй глаз. Кудрявый рухнул на пол. Семенов устремился на второго налетчика — белобрысого, курносого рязанского Ваню, который стоял опустив руки и недоуменно хлопал глазами, ударил его с лету, коротким прямым тычком в разъем грудной клетки; курносый клацнул зубами, захватывая ртом воздух, и, по-птичьи взмахнув руками, повалился на своего товарища, стоявшего у него за спиной. Тот ухватил Ваню под мышки, удержал на весу, но сделал только хуже — Семенов вновь всадил кулак в живот рязанцу, у которого даже печенка нехорошо екнула от удара, это есаул услышал отчетливо. Ваня обвис на руках товарища. Семенов, не долго думая, атаковал и «благодетеля» — через голову рязанца ткнул его кулаком — раскровянил и нос, и верхнюю губу. Прорычал грозно, брызгая слюной:
— Кто вас прислал ко мне, сволочи?
Тем временем опомнился Тирбах и с криком «Ах вы, полицейские хари!» налетел на непрошеных гостей.
Через несколько минут Семенов и Тирбах разоружили всех семерых полицейских и загнали их в каморку, расположенную под лестницей, где дворник хранил метлы. На дверь каморки Тирбах навесил замок.
Семенов вернулся в коридор:
— Гимназист, ты где?
— Здесь!
Из бокового отсека показался гимназист, Семенов перекинул ему револьвер, отнятый у одного из полицейских: