Атаман
Шрифт:
— Недавно погиб. Провалился под лед, обморозил себе ноги, легкие, нутро и скончался.
— Не знал. — Управляющий сожалеюще покачал головой.
— Каппель погиб, а последователи его остались. Очень жадные, замечу, до всего, что блестит. Например, такой господин, как генерал Петров.
— Я с ним знаком лично. Неприятный господин, вы правы.
— Или чехи. Так что ведите в свои подвалы, господин управляющий, показывайте, что храните, мы вам расписочку потом нарисуем. Сергей Афанасьевич, — офицер повел подбородком в сторону Таскина, — будет все принимать по реестру.
— Но это... — верхняя губа у управляющего задрожала еще сильнее, — это же противозаконно! Атаману Семенову
Офицер усмехнулся.
— Между прочим, атаман Семенов — Верховный правитель России. Ему подчиняются все. — Офицер оглянулся на Таскина, словно за поддержкой, потом сделал призывный знак подчиненным: — За мной!
В тот же день все банковское золото — семьсот одиннадцать ящиков — было перевезено в военное училище. Там дорогой груз заперли в подвал. В казарме училища разместилась рота охраны. Завладев золотом, Семенов не захотел оставлять его без присмотра ни на минуту.
В банке остался любопытный документ под названием «Акт № 1», который вскоре был опубликован в местной газете. В нем перечислялось все, что семеновцы взяли в глубоких, обложенных специальным, поглощающим сырость кирпичом, банковских подвалах. Список был внушительным.
Единственное, что отсутствовало в документе — точная сумма, в которую оценивался тот запас. Впрочем, не только точная сумма — не была проставлена сумма даже приблизительная. Огромную цифру эту во всем семеновском войске знали только два человека — сам атаман и Таскин.
О том, откуда это золото взялось в Чите, говорят следующие факты. В августе 1918 года белые захватили в Казани золотой запас России. Был он велик — шестьсот пятьдесят один с половиной миллион рублей золотом. Кроме золота он включал запасы платины, серебра и кредитных знаков — этого добра тоже было немало: сто миллионов рублей.
За несколько месяцев до своей гибели адмирал Колчак отдал приказ отправить часть золота во Владивосток. Как свидетельствуют документы, в специальные вагоны, имеющие стальные клетки, были погружены двадцать два ящика со слитками, девять ящиков с золотыми полосами, семь ящиков с кредитками, тридцать четыре ящика с драгоценностями. Через неделю в вагоны были загружены еще сто семьдесят два ящика со слитками и пятьсот пятьдесят ящиков с монетами. В итоге тянул этот золотой эшелон примерно на пятьдесят миллионов рублей.
Золотой рубль той поры — не чета нынешней мировой валюте, хваленому доллару. За маленькую пятирублевую монетку с изображением Николая Второго ныне в любой стране мира дают как минимум семьдесят долларов и принимают эти деньги в неограниченном количестве.
Недавно появились более точные цифры. В одной из бумаг, найденных в Пражском архиве русской эмиграции, черным по белому написано, что «в октябре 1919 года во Владивосток было отправлено, но задержано в Чите, золота в слитках на 10.557.774 руб. 06 коп. и в монете российской на 33.000.000 — всего 43.557.744 руб. Об коп.» [66] .
66
Эта справка была обнаружена русскими архивистами Я. Леонтьевым и Л. Петрушевой.
Вот что находилось в ящиках, которые атаман Семенов вывез из подвалов Читинского государственного банка.
Небольшая деталь. Когда настала пора отправлять в Монголию жену атамана, отношения с которой у Семенова становились все более и более прохладными, то красивую юную даму с печальным лицом и крепко сжатыми бледными губами сопровождало несколько «золотых» возов. Драгоценного металла, посуды и каменьев она взяла с собою столько, что на это состояние
67
По свидетельству очевидцев — 21 пуд.
Много раз Семенов пробовал открутить свою жизнь назад, словно некую ленту синематографа, понять, где он споткнулся, промахнулся, не рассчитал, нащупать тот порог, с которого он покатился вниз, к жизненному поражению, и так этот порог не находил. Удалой в атаке, лихой в расправах, добившийся того, что его боялась уже едва ли не половина России, в быту, в обыденной жизни он оказался очень уязвимым... В общем, такой же, как и все, подверженный тем же хворям к напастям, что и все.
Белая армия терпела поражения не только на фронте, но и в тылу. Становилось все больше генералов, не признававших за Семеновым прав, переданных ему четвертого января 1920 года Колчаком.
— Из этого атамана, привыкшего сморкаться правым пальцем, Верховный правитель не больше, чем из меня папа римский, — кричал генерал-лейтенант Лохвицкий, примкнувший к заговору.
Однако когда командующий каппелевской армией старый генерал-лейтенант Войцеховский [68] , к которому власть в армии перешла после гибели Каппеля, решил оставить службу и уехать из России и Семенов подписал приказ о назначении на этот пост Лохвицкого, он благодарно поклонился атаману, произнеся: «Буду служить России верой и правдой». Назавтра он о своем обещании забыл и стал поносить Семенова громче, чем раньше.
68
Войцеховский Сергей Николаевич (1883-1951) — генерал-лейтенант. В1917-1918 гг. — начальник штаба 1-й чехословацкой дивизии, один из организаторов мятежа Чехословацкого корпуса. В1919 г. командовал 2-м Уфимским корпусом, Уфимской группой войск, с июля — командующий 2-й колчаковской армией. В 1920 г. возглавил остатки колчаковских войск при их отступлении за Байкал, затем служил у Семенова. Эмигрировал в Чехословакию.
Следует заметить, что каппелевцы продолжали все так же ненавидеть семеновцев. Атаман решил взять каппелевскую армию изнутри — включил в ее состав Азиатскую конную дивизию барона Унгерна и первый корпус Дальневосточной армии под командованием своего родственника генерал-лейтенанта Д.Ф. Семенова, потерявшего в боях ногу и теперь лихо скакавшего по камням на деревяшке. Но из этого также ничего не получилось — ни Д.Ф. Семенов, ни Унгерн выполнить свою миссию не смоги.
Через две недели в штаб к атаману приехал генерал Лохвицкий — красный, потный, с дрожащими руками. Он еле сдерживал себя и через каждые пять-шесть слов срывался на крик, потом резко переходил на шепот.
— Вопрос я ставлю ребром, — выкашлял он, — или я остаюсь в армии, или барон Унгерн — одно их двух.
— Что случилось? — холодно поинтересовался Семенов. Он-то прекрасно знал, что Унгерн может вывести из равновесия кого угодно.
— Вы же знаете Романа Федоровича, — простонал Лохвицкий, шепотом добавил что-то невнятное и опять сорвался на крик: — Или я остаюсь в армии или он!
— Или — или, — проговорил Семенов задумчиво, хотел было сказать этому прыщу, что он не стоит даже шпоры с сапог барона Унгерна, но сдержался и произнес еще более сухо и холодно: — Сдайте армию командиру Второго корпуса генеал-лейтенанту Вержбицкому и отправляйтесь на все четыре стороны... В отпуск.