Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Шрифт:
– А как быть прикажешь? – пожал плечами стрелец, – уйти к повстанцам не могу, сама знаешь, детишки в избе мал-мала меньше по лавкам сидят. Я уйду, на них да на Настюшке моей гнев боярский отольется. Вот потому и иду на мужиков, а придется ли боем бить, не знаю, как Бог положит…
– Чего же вы гостя за пустым столом принимаете? – еще с порога запричитала Дарья Дмитриевна, занося в горенку в берестяном ведерке еще дымящееся, только что из-под коровы молоко. – Иринушка, доченька, а ну, быстренько собирай на стол, гость в избе!
Стрелец торопливо поднялся из-за стола.
– Благодарю! Уж
– И я, матушка, тоже ухожу. Нет моих сил больше дома сидеть, – наконец решившись, выпалил Матвей.
– Мотя! Иринушка! Да как же это? – обмерла Дарья Дмитриевна.
– И я, матушка, с Матвеем тоже ухожу, – тихо добавила Ирина.
– И ты? – голос у Дарьи Дмитриевны осекся, губы задрожали. – А как же Егорушка?
Ирина, прижав к груди сына, залилась слезами.
– Да бабье ли это дело саблей махать? – дрожа голосом, принялась увещевать Ирину Дарья Дмитриевна. – Ты что же, мальца осиротить хочешь? Нет бы мужа подле себя удержать, так она сама за ним к черту в пасть… Не пущу! – уже тверже выкрикнула Дарья Дмитриевна. – Мотька пусть себе шею ломает, а тебя не пущу! Никто мать дитю не заменит! А ты, детина неразумная, вымахал под небеса, а ума не набрал, – набросилась она с попреками на сына. – Загубить нас всех хочешь? «Нет сил больше дома сидеть!» – перекривила она Матвея. – А как хватятся тебя? Ни меня, старую, ни детишек малых не оставят в покое, а то и жизни лишат, время-то ноня вон какое, ни правого, ни виновного не отличают – всех разом под корень!
– Верно! Верно! – поддержал Дарью Дмитриевну Олег. – Нечего ему свою голову под стрелецкие пули да бердыши подставлять, пусть дома сидит, – и, обняв Матвея за плечи, уже тише добавил: – Ты ведь знаешь, брат, плохого я тебе не пожелаю, послушайся совета – не уходи из дома. Я уже в стрельцах четырнадцатый год и кое-что в ратном деле смыслю. Так вот: не устоять мужикам супротив войска, сколь бы много их ни было. Подумай вот над чем. Я знаю, тебя этим не испугаешь, но я сам видел, как под вечер из самой Москвы более сотни палачей пришло, на возах привезли с собой орудия пытошные, кнуты, батожье, а виселицы уж с самого утра ставят. Еще на постой войско не стало, а уж Долгорукий стрельцов послал виселицы ставить, колоды в лесу рубить.
– Не отговаривай, брат, – тяжело вздохнул Матвей. – Я уже решил для себя: уйду! В Арзамасе меня не хватятся. Пафнутий Михайлович корысть свою знает, порухи делу не допустит. Я ему уже сказал, что в Муром по торговым делам ухожу. Он сметливый, молчать будет и меня, случаем, прикроет, ибо знает, что и ему несдобровать, коли дознаются, что он с гулящими в доле.
– Что ж, Бог тебе судья. Одно прошу, поопасись. Дорог ты мне.
Побратимы обнялись, троекратно по-христиански поцеловались, и Олег торопливо ушел. А на рассвете, когда ворота крепости распахнулись, выпуская на пастбище стадо коров, прижимаясь к скотине, из крепости выскользнули двое. Это были Мотя и Иринка.
3
Боярин Юрий Долгорукий с самого утра был не в духе. Больная печень ныла всю ночь, не давая ему спать,
– От князя Леонтьева вестей не было?
И всякий раз в ответ он слышал:
– Нет, князь-воевода, от воеводы посыльщиков не было.
«Чего же он медлит? – размышлял князь. – До Путятина недалече, войска у Федора Леонтьева много. То ли утра дожидается, то ли что случилось. Пожалуй, утра дожидается», – решил Долгорукий.
Но и утром вестей от Федора Леонтьева не было. Только лишь ближе к обеду прискакал в крепость Артем Мухин, бывший в арзамасском дворянском полку. Он с поклоном протянул боярину свернутую грамоту.
Дьяк Иван Михайлов принял у дворянина грамоту и посмотрел на князя.
– Читай! – махнул рукой Долгорукий. Видя перед собой довольное, ухмыляющееся лицо Артема Мухина, он догадался, что над ворами одержана победа.
«179 года, 28 сентября в день. Стольнику и боярину, окольничему князю Юрию Олексеевичу Долгорукому воевода Федька Леонтьев челом бьет.
По твоему указу пришел я в село Путятино. Воров там многолюдно: и по дворам стоят, и в поле у костров греются. А воров я счастьем побил. Атамана Андреяшку Васильева и есаула, мурзу касимовского Буршига Бубенова имал и знамена их тож имал. В плен воров принял немало, – читал монотонно дьяк. – А приведши ко кресту и царевой присяге людишек путятинских, возвернусь в Арзамас-град».
Долгорукий мелко перекрестился на образа и, кивнув дьяку, приказал:
– Скажи Ионе, чтобы благодарственный молебен во славу воеводы Леонтьева отслужил. А ты, – обернулся он к Артему Мухину, – отдыхай пока. Коли надобен будешь, позову!
Оставшись один, боярин устало опустился в кресло, смежил набрякшие от бессонно проведенной ночи веки.
Однако спать боярину не пришлось. Дверь с шумом распахнулась, и в горницу торопливо вошел князь Щербатов. Он был чем-то встревожен.
– Прости, князь Юрий Олексеевич, что помешал твоему отдыху, но дело неотложное, – взволнованно проговорил князь Щербатов. – Только что из села Чернавского прискакал староста. Говорит, что нашло в село воров видимо-невидимо и направляются они в Паново, а оттуда в Арзамас пойдут. У воров тех медные и железные пушки имеются и знамен множество. Говорит он, что похвалялись воры, идет их числом пятнадцать тысяч, а ведут войско атаманы из атемарских казаков.
Не поднимаясь с кресла и даже не меняя позы, Долгорукий приказал:
– Ты, воевода, перво-наперво заставы конные вышли к Панову, пусть там дожидаются и упреждают о движении воровских казаков. Да накажи, чтобы на глаза ворам не казались. Рейтарские конные полки Ивана Лукина и Давыда фон дер Насика тож ушли вперед. Пускай попридержут воров, коли чего… К князю Урусову пошли кого-нибудь. Ему мой наказ: пусть войско свое готовит к походу, через два часа выступаем! – и, заметив просунувшегося в полуоткрытую дверь Григория Остафьева – голову московских стрельцов, поманил его пальцем: – Ты, Гришка, опять наперед всех лезешь и здесь, смотрю, торчишь. Поди, про поход прознал?