Атлант расправил плечи. Книга 2
Шрифт:
В голосе Эдди проскользнула нотка удивления:
— Я никогда не утверждал, что не знаю, где она, Джим. Я знаю. Но тебе не скажу.
Крик Таггарта перешел в визг. Он понял, что просчитался.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Разумеется.
— Повтори при свидетелях. — Он обвел рукой комнату. Эдди слегка повысил голос и четко произнес:
— Я знаю, где она, но тебе не скажу.
— Ты признаешь, что покрываешь дезертира?
— Называй как хочешь.
— Но это преступление! Преступление против народа. Разве ты не знаешь?
— Знаю.
— Это противозаконно!
—
— Это вопрос национальной безопасности! Ты не имеешь права на личные секреты! Ты утаиваешь жизненно важные сведения! Я президент этой дороги! Я приказываю тебе сказать! Ты обязан подчиниться приказу! Это пахнет тюрьмой! Понял?
— Да.
— Ты скажешь?
— Нет.
Годы тренировки выработали у Таггарта привычку незаметно наблюдать за аудиторией. Он видел вокруг ничего не выражающие напряженные лица. Это не были лица союзников. Все они выражали отчаяние — кроме лица Эдди. Верный раб «Таггарт трансконтинентал» казался единственным человеком, которого трагедия не коснулась. Он смотрел на Таггарта безжизненным, но ясным взглядом — как школьник, которого заставляют заниматься предметом, который он не хочет изучать.
— Ты понимаешь, что ты предатель? — заорал Таггарт.
— И кого же я предал? — спокойно спросил Эдди.
— Народ! Укрывательство дезертира — государственная измена! Подрыв экономики государства! Твой долг — служить народу, это превыше всего! Так говорят все ответственные лица! Ты что, не знаешь? Не знаешь, что с тобой сделают?
— Разве ты не видишь, что мне на это наплевать?
— Э-э, нет! Я доложу в Стабилизационный совет. У меня есть свидетели, которые подтвердят, что слышали от тебя.
— Не беспокойся о свидетелях, Джим. Не подставляй их. Я изложу все, что сказал, в письменном виде, подпишу свои показания, и ты отнесешь их в Стабилизационный совет.
Таггарт взорвался, будто ему влепили пощечину:
— Кто ты такой, чтобы идти против правительства? Кто ты такой, ты, конторская крыса, чтобы обсуждать национальную политику и иметь собственное мнение? Думаешь, страну оно интересует, интересуют твои желания, твоя драгоценная совесть? Тебе не помешает урок, да и всем вам! Зажравшиеся, наглые клерки, возомнившие, что все это дерьмо насчет ваших прав — серьезно! Пора вбить вам в голову, что времена Нэта Таггарта кончились!
Эдди молчал. Все привстали, глядя друг на друга из-за столов. Лицо Таггарта исказил страх. Эдди был поразительно спокоен. Джеймс Таггарт твердо верил в существование Эдди Виллерса; Эдди Виллерс не верил в существование Джеймса Таггарта.
— Думаешь, народу есть дело до твоих или ее желаний? — орал Таггарт. — Она обязана вернуться! Обязана работать! Нам безразлично, хочет она этого или нет! Она нужна нам!
— Неужели, Джим?
Инстинкт самосохранения заставил Таггарта на шаг отступить, когда он услышал тон, которым Эдди произнес эти слова, — очень тихий спокойный тон. Но Эдди не двинулся с места. Он стоял за своим столом, и поза его напоминала о лучших традициях цивилизованных деловых учреждений.
— Ты ее не найдешь. Она не вернется. И я рад этому. Можешь сдохнуть с голоду, можешь закрыть дорогу, упечь меня в тюрьму, пристрелить — какая разница? Я не скажу,
Они обернулись на звук открываемой двери. На пороге стояла Дэгни. На ней было платье из плиссированной хлопчатобумажной ткани; ее волосы растрепались от езды на машине. Все уставились на нее. Она осмотрелась, как бы восстанавливая это место в памяти, ее взгляд, не узнавая окружающих, скользнул по комнате, быстро отмечая все вокруг. Ее лицо изменилось; оно выглядело постаревшим, но не из-за морщин, а из-за прямого безжалостного взгляда. Первой реакцией, когда миновал шок, был пронесшийся по комнате вздох облегчения. Облегчение читалось на всех лицах, лишь Эдди Виллерс, который минуту назад был совершенно спокоен, вдруг рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях. Он не издавал ни звука, но подергивающиеся плечи выдавали рыдания.
На лице Дэгни ничего не отразилось. Все выглядело так, словно ее присутствие было неизбежно и слова излишни. Она направилась прямо к двери своего кабинета, лишь коротко и бесстрастно, как автомат, бросила, проходя мимо секретаря:
— Попросите Эдди зайти!
Первым, будто боясь упустить Дэгни из виду, опомнился Джеймс Таггарт. Бросившись за ней, он закричал:
— Я ничего не мог поделать! — А потом, ощутив, как жизнь, привычная для него жизнь, возвращается к нему, завопил: — Это твоя вина! Ты это сделала! Ты в этом виновата! Потому что ты ушла!
Он не знал, прокричал ли он все это на самом деле, или это была лишь слуховая галлюцинация. Лицо Дэгни оставалось спокойным, однако она повернулась к нему; казалось, ее достигли только звуки — не слова, не их смысл. В этот момент Таггарт как никогда отчетливо почувствовал, что на самом деле его как будто не существует.
Затем он заметил перемену в лице Дэгни; она почувствовала присутствие людей, но посмотрела сквозь Таггарта, отвернулась и увидела вошедшего в кабинет Эдди Виллерса.
На лице Эдди остались следы слез, но он не пытался их скрыть, будто слезы, смущение или извинение за них были безразличны и ему, и Дэгни. Она сказала:
— Позвони Райену, скажи, что я здесь, и передай мне трубку. — Райен служил главным управляющим центрального отделения дороги.
Эдди ответил не сразу, словно давая ей подготовиться, затем произнес тем же тоном, что и она:
— Райена нет, Дэгни. На прошлой неделе он уволился. Они не замечали Таггарта, будто он был мебелью. Дэгни даже не выставила его из кабинета. Как паралитик, неуверенный, что мускулы подчинятся ему, он собрался с силами и выскользнул сам. Он знал, что прежде всего зайдет к себе и уничтожит прошение об отставке.
Дэгни не заметила его ухода, она смотрела на Эдди:
— А Ноуланд здесь?
— Нет, он уволился.
— А Эндрюс?
— Уволился.
— Мак-Гайр?
— Уволился.
Он продолжал перечислять имена тех, о ком она не могла не спросить, тех, кто был ей сейчас особенно нужен, — кто-то уволился, кто-то просто исчез за последний месяц. Дэгни слушала без удивления, без всяких чувств, так слушают перечень убитых и раненых в течение боя, в котором все обречены, и совершенно безразлично, чье имя будет названо первым.