Атлантида. Часть 2: Радуга

Реброва Алена Дмитриевна

В следующий раз она проснулась утром. Тогда Борода и Шляпа уже ушли, силой оттащив от больной Вадика: их отсутствие в лагере желтых могло вызвать подозрения.

Увидев меня, Яшма долго смотрела мне в лицо, при этом ее собственно не выражало ровным счетом ничего.

– Ты на Огузке. Сильно ранена. Тебя ищут и хотят убить оранжевые, - коротко объяснил я.
– Ты можешь говорить? Ты должна рассказать мне, что произошло!

Она закрыла глаза, отвернулась от меня и снова провалилась в сон.

Раздосадованный, я сам уснул:

сил больше не было стеречь ее. Мне самому нужен был хороший отдых.

Когда я проснулся, Яшмы на месте не было.

Вскочив с кровати, я бросился было к выходу, но столкнулся с ней у лестницы. Яшма была вся мокрая, моя новая рубашка липла к ее телу. Видимо, она ходила мыться в море.

– Я хочу есть, - сказала она, проходя мимо меня и садясь за стол.

Опешив, я стал заниматься завтраком.

– Меня видели. Те, кто меня ищет, скоро найдут, - сказала она отрывисто.

– Зачем ты вышла, если слышала, что я сказал об оранжевых?

– Не могла больше лежать в этой грязи.

В дом вбежала мокрая Лашуня. В ее зубах было несколько свежих рыбин, она покорно отдала их мне, а затем улеглась у ног хозяйки.

– Спасибо, что сберег ее, - сказала Яшма.

Я молчал.

Сердце билось так сильно, дыхание сбивалось от напирающих вопросов, которые мучили меня многие месяцы... я уже давно не верил, что снова увижу ее, а вот теперь она сидит тут, как ни в чем не бывало. Как будто не убила двести двадцать человек: двести оранжевых и двадцать черных.

Что твориться у нее в голове?

Я метался, не в силах совладать со своими чувствами. Я не знал, что должен чувствовать к ней. Не знал, как выразить бурю, которая бушевала в моей голове.

– Почему ты здесь?
– наконец, выдавил я, грохнув перед ней миску с водорослями и рыбой.
– Почему ты здесь!?

Яшма подняла на меня глаза, и в них я прочел одно лишь стальное упрямство.

– Захотела умереть.
– произнесла она холодно.
– Не вышло.

Убедившись, что я больше ничего не спрошу, она взялась за еду.

Она запихивала водоросли в рот чуть ли не пальцами, видно было, что еда в нее не лезет. Но эта еда нужна была ее телу, чтобы залечить раны, и она ела через силу, едва не давясь.

Поев, она захотела уйти. Просто встала и пошла к выходу, стараясь, чтобы я не видел, как она хромает, как шатается и теряет равновесие из-за безжизненно повисшей руки.

– Я хочу к желтым, - сказала она, когда я окликнул ее.

– Ты не дойдешь до них, посмотри на себя!

Я вскочил из-за стола и преградил ей выход. Идиотка не понимала, как опасно ей было попадаться оранжевым!

– Дойду!
– она сжала кулак здоровой руки, прищурила глаза.

Уж не драться ли она собралась?

– Оранжевые порвут тебя на части, и сейчас мой дом - единственное безопасное место! Пока ты со мной, тебе никто не причинит вреда.

– С каких это пор тебя тут слушаются!? Ты же просто...

просто тупая почтовая чайка Солнца!
– яростно выговорила она.
– Хотят меня растерзать, так пускай попробуют! Ты их не остановишь!...

Я выдохнул. Незачем было злиться на нее. Ее чудовищное упрямство никуда не делось... любое ее смятение всегда находило выход в агрессии. В этом была вся она.

– Многое изменилось здесь. Я расскажу тебе, только...

Я подошел к ней вплотную и взял за плечи, чтобы подтолкнуть подальше от выхода, к кровати, но коснувшись ее, я сам замер.

Она действительно была тут. Живая, хотя и искалеченная. Ее кожа, волосы, лицо, - тот образ, который я гнал от себя вся эти месяцы, обратился в человека.

Та Яшма, которая грелась со мной на солнце в последний день нашей встречи, стояла передо мной снова. Тот раз все же не был последним.

Я как будто снова вернулся в тот день, мы будто снова оказались на том пляже, и она все так же злилась на меня... Я почувствовал, как сильно заболели глаза, как стало паршиво в желудке, совсем рядом с сердцем. Возникло и крепло чувство, что ничего не изменилось с тех.

Лицо Яшмы преобразилось, глаза широко распахнулись, раскрылись губы. Я понял, она испытывает то же. Она помнила не меньше, чем я. И скучала не меньше.

Я шагнул ближе, она бросилась мне грудь, и мы вцепились друг в друга, словно утопающие. Я жался к ее голове, зарываясь в волосы, а она обвила мою шею здоровой рукой.

Говорить что-либо стало бессмысленно. Мне уже было не важно, почем она пошла к страже. Мне было все равно, что было с ней эти месяцы. Я знал, что никому не дам ее в обиду, что она должна жить здесь, на Огузке, и я, как и всегда, должен сделать так, чтобы ничто больше ей не угрожало.

Вместе с тем, как во мне крепла уверенность, я чувствовал, будто жизнь снова вливается в мои жилы, а пелена спадает с глаз.

Эти полгода, которые я прожил после землетрясения, обратились в короткий сон, который, наконец, кончился.

Мы сидели на кровати, не отпуская руки друг друга. Я заговорил. Без умолку трепался, рассказывая ей, как у нас все изменилось, а она внимательно слушала, ловя каждое мое слово. Лицо у нее при этом было такое, как будто до сих пор она не видела говорящих людей.

– Ты постарел лет на двадцать, - сказала она, когда мне уже было нечего ей рассказать.
– Совсем не узнаю тебя. Только по глазам... Где твои кудри? Где нежная белая кожа? Где голос? Ты был таким красавцем, и так пел...

Я опешил от ее слов.

– Я могу ходить под солнцем почти как ты, - оправдался я.
– Это не прошло бы бесследно.

– Лучше уж покрылся бы полосами, зачем было так стареть?
– она весело сморщила нос.

Я обиженно пихнул ее в здоровое плечо.

Я ходил на рыбалку, а когда пришел, возле моего дома стояли голубые и оранжевые. Лашуня не пускала их внутрь.