Атланты и кариатиды
Шрифт:
Игнатович опять нахмурился и, показалось Максиму, хотел перебить.
— Или вот такой факт. Ты ездишь на «Волге», да еще на новой, с казенным шофером, а я на своем разбитом «Москвиче». Разве не завидно? Завидно. Опять не сплю и думаю, где бы мне раздобыть денег на новую машину. Деньги могу найти, но найду ли новое в архитектуре?
— Да, явные черты обывательской психологии, — протянул Игнатович и резко встал, взял стакан, пошел к сифону.
— А о чем же я говорю! Выкладываю свои грехи, как на исповеди. Но
— Что ж, пожалуй, ты правильно ударил, — наливая воду, угрюмо заключил Игнатович. Сперва ему показалось, что Карнач дурачится, он не раз уже слышал, как тот некоторые бесспорные истины для смеха переворачивает вверх ногами. Но его признание в зависти насторожило и почти заставило поверить, что все это серьезно. Такой цыган в результате самоанализа может выкинуть любое коленце.
Игнатович подумал, как объяснить все это Сосновскому. Как тот примет такую, мягко выражаясь, ахинею? Либо безжалостно высмеет с присущим ему сарказмом, либо, если примет всерьез, упрекнет: вот как ты воспитал свояка и друга.
Игнатович снова жадно выпил воду и со стаканом в руке прошелся до двери, как бы проверяя, плотно ли она закрыта.
Максим следил за ним с веселым озорством, нравилось, что тот так серьезно задумался над его словами.
Игнатович остановился перед ним, широко расставив ноги: в институте он увлекался боксом.
— А ты думал, отчего это произошло?
— Отчего? — в тон ему повторил Максим, и чертики запрыгали у него в глазах.
— От преувеличения своей роли, своей персоны. Тебе начало казаться, что без тебя в городе ничего бы не построили.
— Неужто я так считаю? — притворно удивился Максим,
— Скажу откровенно. В этом виноваты и мы. Горисполком. Горком. Лично я. Кому из твоих коллег было дано столько, сколько тебе? Ты знаешь, что такое главный архитектор в других городах?
— Знаю. К великому сожалению, обыкновенный маленький чиновник.
— Тебе дали исключительные права.
— Разве это пошло во вред городу?
— Тебе дали возможность получать зарплату в трех местах...
Озорные огоньки погасли в глазах Максима.
— Я получаю ее не за представительство, а за работу — за проекты, над которыми сижу ночами, и за обучение студентов. Ты преподавал когда-нибудь?
— Теперь я начинаю понимать свою ошибку.
— Погоди, Герасим Петрович, — остановил Максим Игнатовича. — Поняв свою ошибку, неужто ты серьезно думаешь, что я удовлетворился бы ролью планировщика участков под застройки и надзирателя за тем, чтоб частник не построил лишнего хлева или уборной? Ты хорошо знаешь, что я могу сделать кое-что побольше. Потому и пригласил меня на эту должность. Если я уже не нужен, давай распрощаемся по-хорошему.
— Ах, вот оно что! Разгадка простая! Как же мы не додумались?
Максим поднялся со стула.
Игнатович, должно быть, испугавшись, что Карнач скажет что-то, что может принизить или оскорбить его как секретаря горкома, настороженно обошел опасного посетителя и вернулся на свое место за столом: кресло — самая надежная броня от нежелательных высказываний.
Но Максим проводил его добрым взглядом и, видно, понял, чего Игнатович боится. В глазах его опять вспыхнули озорные огоньки. Он сделал несколько шагов следом за Игнатовичем, заставив того еще больше насторожиться, но остановился возле стола.
— Не отгадал ты, Герасим Петрович. Не нашел я более теплого места. Не искал. Прости, я тебя немножко, грубо говоря, разыграл. Но ты меня знаешь, не обижайся. А теперь скажу настоящую причину моего фортеля, как ты это назвал. Я развожусь с женой.
Игнатович от удивления, будто язык проглотил, молчал добрую минуту, разглядывая свояка совсем иными глазами.
— Ты разводиться с Дашей? — спросил и засмеялся, вдруг почувствовав облегчение, которое не сразу осмыслил.
— Смешного мало. — Смех Игнатовича неприятно удивил Максима.
— Прости. Смешного вовсе нет. Это я просто так, своим мыслям. Садись. Рассказывай. Что случилось? — Игнатович вдруг засуетился, чего с ним никогда не бывало, как будто он должен был оказать человеку скорую помощь, но не знал, как это сделать, не умел. — Чего вы не поделили? Любви к Вете?
— Это сложно. В двух словах не расскажешь.
— Кто же из вас виноват?
— Считай, что я.
— Завел любовницу?
— Пока еще нет. Но заведу.
— Смотри! — Игнатович погрозил пальцем.
— Один весьма авторитетный для нас с тобой человек сказал: когда любовь иссякла или вытеснена другой, то расторжение брака является благом как для индивидуума, так и для общества.
— Не прикрывайся Энгельсом.
— Мне нечего прикрываться. Я просто хочу, чтоб ты понял...
— Но для этого я должен знать, что же случилось. Мне ты можешь довериться?
— Могу. Но давай как-нибудь потом.
— Как хочешь. Как хочешь. Как бы не было поздно. Может, еще можно наладить?
— Нет, нельзя.
— Подумай. Ты человек настроения. Цыган, как говорит твой друг Шугачев. Не поддавайся настроению. Расскажи. Подумаем, порассудим. Черт возьми, свои же люди. Я знаю, Даша с бзиком. Но кто из них, чертовых баб, без какого-нибудь бзика? Думаешь, Лиза — идеал?
— Герасим Петрович, ей-богу: не могу сейчас говорить на эту тему. Отпусти, — серьезно и учтиво попросил Максим, потому что в самом деле теперь его снова охватило мрачное настроение.