Атомная база
Шрифт:
Я встаю, как это делают крестьянки, когда здороваются с мужчиной, и говорю:
— Здравствуй.
— Куда направляешься, дорогая?
— Я только что приехала с Севера.
— В такое-то время? На рассвете?
— Автобус испортился, мы из-за этого опоздали и только что прибыли. Я жду, пока рассветет как следует, чтобы не будить людей.
— Послушай, дружок, давай выпьем кофе у нашего учителя, он вряд ли уже лег спать. И ты расскажешь нам о музыке на Севере.
— Лучше расскажи мне о том, что делается на Юге.
— Ах, дорогая, что могло произойти за это время? Убийство ребенка
Я рассказала то немногое, что знала об этом: о приезде Богов с двумя ящиками, в которых, как они утверждали, были кости, и о том, что, пока наш пастор собирался устроить похороны, правительство забрало эти ящики.
— Да, бедняги эти Боги, — сказал развязный полицейский. — В тот самый день, когда кости прибыли из Копенгагена, представители иностранной державы потребовали подписания соглашения. Альтинг так спешил с продажей страны, что у него не хватило времени на торжественные похороны останков Любимца народа. Поэтому, когда кости прибыли, министр послал записку в порт и просил сдать их на склад «Снорри-Эдда», пока не закончится заседание альтинга. Заседание затянулось далеко за полночь, потому что коммунисты выступили против доллара, и альтингу удалось продать страну только к утру. А за это время бандиты выкрали кости.
— Значит, нас продали?
— Конечно. Продали суверенитет страны. О'кэй! На Рейкьянесе построят транзитный аэропорт, и там по пути с Запада на Восток будут отдыхать благотворительные миссии.
— Кто же на это согласился?
— Какой ты ребенок, если задаешь такие вопросы. Да все наши ура-патриоты.
— Те самые, которые клялись своими матерями?
— Конечно. Уж не думаешь ли ты, что кто-то другой хотел продать нашу страну?
— А народ?
— Нам в полиции дали приказ держать наготове слезоточивые бомбы и другие хорошенькие вещички для народа. Но народ ничего не сделал. Народ — ребенок. Его учат, что преступники находятся в тюрьме на Скоулавэрдустиг, а не в здании альтинга на Ойстурвёдлур. Может быть, он иногда и колеблется в своей вере, но, если политические деятели достаточно часто клянутся и достаточно громко кричат «ура», он снова начинает верить. Народу не хватает воображения, чтобы понять политиков. Народ слишком доверчив.
— Когда летом на Севере я услышала их клятвы, я сразу почувствовала, откуда ветер дует. Теперь меня так просто вокруг пальца не обведешь. И раз уж мне посчастливилось встретить знакомого, я хочу спросить тебя еще вот о чем: что нового в «Северной торговой компании»?
— Ты и этого не знаешь?
— Я ничего не знаю.
— И даже не знаешь, что он попал туда?
— Кто попал? Куда?
— Если ты ничего не слышала, то уж и не знаю, стоит ли тебе рассказывать.
— Туда? Куда туда?
— На Скоулавэрдустиг.
— В тюрьму?
— Когда говорят туда, это значит: туда, куда попадают мелкие преступники. Но пройдет время, и, я думаю, все уладится. Он зашел так далеко, что купил «кадиллак» у Кусачек — своего земляка. В сущности, его постигла неудача только в одном — как раз в том, о чем и его и нас всегда предупреждал органист: если ты собираешься
— А компания?
— Ее никогда и не было. И товаров тоже не было. Правда, он и не утверждал, что товары есть. Он только говорил: товары скоро будут. И продавал, продавал все, что только можно, и получал деньги. А когда он набрал полные руки денег и хотел ввезти товары для своих покупателей, «Снорри-Эдда» лишила его права на получение валюты! Правительство, которое является одним из предприятий «Снорри-Эдда» — этой жульнической компании, — решило доконать мелких молодых торговцев…
— Не могу понять, почему у меня так дрожат ноги. — Я взяла его под руку. По правде сказать, мне стало дурно, в глазах потемнело, и я чуть не потеряла сознание. Я попросила его на минуту остановиться и закрыла рукой глаза.
— Мне не следовало болтать об этом.
— Ничего. Я просто устала с дороги.
И мы направились по улице, затем переулками к дому органиста. Наконец я пришла в себя и проговорила:
— Раз уж продали нашу страну и наш народ, все остальное не так важно.
— Посмотрим, как поживает наш органист, — сказал развязный полицейский.
Глава двадцать пятая
До и после атомной войны
Конечно, этот счастливый человек был в хорошем настроении. Он ухаживал за цветами, рукава его были засучены по локоть, руки в земле. Он сажал розы, разрыхлял землю, обрывал сухие листья, вырывал сорняки, готовил цветы к зиме. Некоторые растения, даже розы, еще цвели. Но, оглядевшись, можно было заметить, что в доме стало еще более пусто, чем раньше: старая фисгармония и картина на стене исчезли. Кроме цветов да треногого дивана, на котором так неудобно сидеть, в комнате почти ничего не было.
— Здравствуйте, — весело и радушно, как в прежние дни, сказал органист, продолжая заниматься своим любимым делом. Одно его присутствие действовало успокаивающе. — Добро пожаловать!
Он стряхнул с себя землю и протянул мне теплую руку, потом поцеловал меня и повторил:
— Добро пожаловать к нам на Юг. — Он наговорил мне комплиментов, посмеялся надо мной и наконец пригласил к столу.
— Садитесь, пожалуйста, кофе сейчас будет готов.
Мы приспособили мой деревянный сундук вместо недостающей ножки дивана и сели. Органист смеялся и над тем, что мы сидим на таком плохом диване, и над собой — его владельцем.
— А где Клеопатра? — спросила я.
— Клеопатра уехала после смерти моей матери. Она, наверно, боялась из-за меня испортить свою репутацию. Клеопатра ведь всегда была немного мелкобуржуазна, но она великая женщина. Наполеон тоже был великий человек.
— Разве Наполеон великий? — спросил развязный полицейский.
— Подумать только, о чем ты рассуждаешь! Ты невыносимо серьезен, мой друг, — сказал органист.
— А как же иначе? — отозвался развязный полицейский. — Народ молчит. Мы с Углой только что говорили: народ слишком наивен, чтобы верить тому, что произошло. Простой народ не в состоянии этого понять. А ведь мы семьсот лет боролись за независимость!