Атомная крепость (илл. Ю Пучинский)
Шрифт:
Прокудин стоял уже посредине комнаты. На кровати в двух шагах лежал Рахитов. У него действительно вид был неказистый: лицо своротило на сторону, изо рта текла слюна, вывороченный из орбиты левый глаз уставился на Прокудина с выражением беспредельной ненависти. Его жена стояла теперь рядом с кроватью и с надеждой смотрела на Прокудина.
– Вот что, – сказал Прокудин, расправляя плечи, – вы, гражданин Егоров, зря надрываетесь. У меня к Михаилу Борисовичу интимное дело, и будет лучше, если вы уйдете, не будете нам мешать.
Он увидел, как взгляд Егорова зажегся злобной решимостью. Ого! Он, кажется, и в самом деле намерен выдворить отсюда непрошеного
– Кто этот человек? – спросил Егоров жену Рахитова.
– Прокудин.
В глазах Егорова мгновенно возникло и тотчас погасло какое-то новое, еле заметное выражение – растерянности, страха или удовлетворения…
Обращаясь к женщине, он сказал:
– Я скоро вернусь… Не позволяйте ему утомлять больного, – и направился к калитке. На Прокудина больше ни разу не взглянул. Но Прокудин про себя отметил: его имя почему-то имеет для этого человека значение. Какое и почему? Кто он?
Рахитов таращил налитые кровью глаза, правой здоровой рукой указывал на дверь. Жестом Прокудин остановил его.
– Именем вашего сына я должен задать вам, Рахитов, несколько вопросов. Я не задержусь здесь. Вас интересует, какое я имею право говорить от имени Тимура? Дал ли он мне такое право? Да, дал. Смотрите, вот его письмо мне – оно найдено при нем. Прочтите это письмо. – Он вынул его из конверта и передал Рахитову.
Кося глазами, тот мучительно долго читал. Прокудин понял: он уже давно не читает, а размышляет, как вести себя дальше. Потом Рахитов вобрал голову в подушку и, отшвырнув от себя письмо, снова показал на дверь. Булькающее рычанье, срывающееся с его губ явно означало: вон!
Прокудин внутренне усмехнулся – сейчас он убедился воочию, как прав был полковник Соколов: гнев и ненависть были искусственно вызваны, чтобы избавить от необходимости вести неприятный, а может, и опасный разговор – это он почувствовал отчетливо.
– Перестаньте хотя бы на несколько минут кривляться, – спокойно заговорил он, – Вашему сыну грозила смертельная опасность, он знал о ней, стремился избежать ее и хотел посоветоваться со мной, но не успел. Ваш сын отлично знал, что вы ненавидели меня, и все же он рискнул. Говорил ли он предварительно с вами о том, что беспокоило его, о том, чего он боялся, почему боялся?
Рахитов отрицательно затряс головой, но по выражению его глаз Прокудин видел: лжет. Больше того, он заметил, что все существо паралитика при этом разговоре охватил смертельный страх.
– Я был для Тимура – последним шансом, последней соломинкой, за которую он решил ухватиться, вы – рядом, вы – отец, разве не логично предполагать, что прежде чем обращаться ко мне, он поговорил с вами?
Рахитов опять замотал головой, замычал: не было, мол, такого разговора.
– Я не верю вам, – откровенно сказал Прокудин. – Тимур просто не мог обратиться ко мне, не попытавшись найти совет и помощь у вас, отца своего. С какой же целью вы пытаетесь разуверить меня в этом? Я хотел помочь вам – ведь преступников надо найти и сурово наказать, – но вы почему-то не хотите этого. Прощайте. – Прокудин снова обратил внимание, как выражение крайнего страха, почти ужаса, мигом сменилось у Рахитова состоянием покоя – опасность миновала. Когда миновала? Как только Прокудин прекратил разговор об обстоятельствах, связанных с покушением на Тимура. Рахитов почему-то очень боится разговора на эту печальную тему.
Когда уже подходили к калитке, Прокудин неожиданно спросил жену Рахитова:
– Кто сообщил вам о смерти сына?
– Н-не знаю… – растерянно сказала женщина. – Вечером кто-то приезжал на
В тот же день Прокудин о своей поездке к Рахитову поведал полковнику Соколову.
– Инженер Егоров? Помню, видел как-то… – Соколов задумался. – Пока ясно одно: Рахитов не случайно отнекивается, о покушении на сына он знает что-то такое, чего не знаем мы с вами. Так почему же он молчит? Боится? Пожалуй, но чего? И кто же мог нагнать на него страху? Это следует выяснить.
– У меня создалось впечатление, что, во-первых, Егоров имеет какую-то власть над Рахитовым, непонятную даже жене, – сказал Прокудин озабоченно. – Во-вторых, Егоров, видимо, сейчас торчит на даче у Рахитова не столько для того, чтобы помочь больному, сколько с целью помешать его контакту с посторонними, – должно быть поэтому же он стремится не допустить перевозки Рахитова в больницу.
Так совершенно неожиданно для себя вышел на первый план рыжебородый инженер Егоров.
Годдарту было невдомек, к чему привело посещение им в Центральном парке культуры и отдыха побывавшего на Луне советского космического корабля. Он поехал туда по совету профессора Желтовского, которого презирал за излишнюю доверчивость и недальновидность, над которым внутренне глумился, но эта поездка привела к целой серии весьма важных событий: не было бы ее – не заметил бы его там Тимур Рахитов, не начал бы парень выслеживать «Ирину Петровну», не стал бы на след Грина, не полетел бы в Ленинград, не было бы нелепой встречи с Мордехаем Шварцем, закончившейся в конце концов провалом этого старого шпиона и ранением самого Тимура. А не попытайся Грин отделаться от Тимура – ничего не случилось бы с Рахитовым-старшим, не направился бы к нему с визитом Василий Прокудин и не столкнулся бы там лицом к лицу с ним, Годдартом-Егоровым. Но обо всем этом Годдарт не имел ни малейшего представления, так же, впрочем, как и о том, к чему все это приведет в ближайшие дни. А случилось вот что.
Прокудин побеседовал с полковником Соколовым и об обстоятельствах, заставивших его написать в КГБ относительно «инвалида Отечественной войны» со станции Кратово. Провожая от себя Прокудина, полковник сказал:
– Придется вам, Василий Михайлович, основательно помочь нам. Но не увлекайтесь, будьте осторожны. Если наши худшие опасения подтвердятся, следует быть готовым ко всему. Не забудьте – Тимура Рахитова они хотели отправить на тот свет запросто, ударом ножа – старомодно, зато бесшумно.
А на следующий день в цехе появился Богуславский, как всегда прекрасно одетый, надушенный. Подошел к станку, на котором работал Прокудин, поздоровался, вежливо осведомился о делах, пошутил, что-де рука у него, у Богуславского, легкая: захотел помочь затравленному всякими там прохвостами хорошему человеку и помог, теперь Василий Михайлович, так сказать, в люди вышел, – шутка ли – квалифицированный токарь. Прокудин молчал, он чувствовал, что все это лишь предисловие к какому-то разговору, и не ошибся. Уже серьезно гость сказал:
– Нам надо поговорить. Буду ждать вас сегодня в семь вечера на улице, напротив дома, в котором вы живете. Оденьтесь поприличнее.
Бесцеремонность Богуславского сердила Прокудина, оскорбляла, в другое время он резко отказался бы от встречи с этим субъектом, но не теперь: ведь этот хлыщ – человек «пенсионера Рушникова»! Прокудин согласился.
Минута в минуту он вышел из дома, в стоявшем неподалеку такси его уже поджидал Богуславский.
– Вы точны, – улыбнулся он. – Ну, поехали. – Машина тронулась с места.