Атомная крепость

Цацулин Иван Константинович

– Доеду и в автобусе. – Он и вида не подал, как задело его известие о том, что он зачем-то понадобился и сам секретарь райкома желает встретиться с ним, да еще срочно. Высокий, худощавый, несколько сутулый, длиннорукий Прокудин сейчас старался производственной занятостью прикрыть овладевшие им чувства: обиду, досаду, горечь…

– Так не опоздайте, Василий Михалыч, – напомнил секретарь, перед тем как уйти к себе.

– Хорошо, не беспокойтесь.

Прозвенел звонок – заступала вторая смена. Прокудин вымыл руки, снял спецовку, сунул в карман пиджака свежую газету и через проходную зашагал к автобусной остановке. Он думал о том, что беспокоило его последние дни…

На даче Рушникова в Кратове столкнулись два по-своему сильных человека. Для коммуниста Прокудина эта встреча была случайной,

для «пенсионера Рушникова» – нет. «Пенсионер Рушников» знал о коммунисте Прокудине все, но не видел «подхода» к нему; Прокудин не знал о своем новом знакомом ничего и никаких подходов к нему не искал. Зная о Прокудине многое, Рушников в характере его так до конца и не разобрался; Прокудин в Рушникове не ошибся – он с самого начала отдавал себе отчет в том, что ничего об этом человеке не знает. Первый визит в Кратово был данью вежливости, – а почему бы и не принять настойчивое приглашение пожилого пенсионера, члена партии, проявившего себя отзывчивым в тяжелые для Прокудина дни? Джим торжествовал: контакт с интересующим разведку человеком установлен, задание в этой части выполнено. Прокудин, приехав в гости на станцию Кратово, ни о чем не подозревал, вел себя непринужденно, отдыхал – это хозяин отлично видел и пришел к выводу, что, собственно, Прокудин человек недалекий и о ним, пожалуй, будет не так уж трудно. Позже ему пришлось изменить свое мнение на этот счет. Взявшись по заданию Грина и Годдарта «сформировать» политическое мироощущение Прокудина в нужном направлении хотя бы на короткое время, он принял к исполнению поручение, которое было просто нереально. Редкие посещения Прокудиным его скрытого в тенистом садике дома он воспринимал как результат своей шпионской удачливости, везучести. С Прокудиным же творилось нечто, о чем «пенсионер» и не подозревал…

Первый визит был визитом вежливости, но последующие были вызваны тем, что Прокудин заинтересовался и жизнью и обликом своего неожиданного знакомого.

Рушников выписывал много политической литературы, газеты и журналы заполонили все его жилище. Такая уйма печатных изданий безусловно требовала затрат, которые не всякому пенсионеру по карману. Однако Прокудин обратил внимание на то, что пристрастия к чтению газет и журналов у полкового комиссара Рушникова не отмечалось; казалось, вся эта печатная продукция не имела к нему никакого отношения. Так для чего же она ему нужна, к чему раскладывать литературу таким образом, чтобы она обязательно бросалась в глаза каждому посетителю дачи?

Прокудин не мог не обратить внимания: коммунист, политработник Рушников, партийный билет и воинские документы которого он видел своими глазами, всячески старается избегать разговоров на политические темы; ни разу не слышал он от него ни одного критического замечания по поводу неполадок, недостатков, упущений. Прокудин пытался вытащить Семена Семеныча из скорлупы, в которой тот старательно прятался, но безуспешно. Тогда у Прокудина сам собой возник законный вопрос: какие же должны быть у человека мысли, убеждения, если требуется тщательно их скрывать от посторонних? Особенно если этот человек – член партии?

После нескольких посещений дачи в Кратове у Прокудина возникло ощущение незаметного на первый взгляд несоответствия в семье Семена Семеныча. Молодую, жизненно неопытную женщину, жену пенсионера, не терзали смущения, подозрения, она глубоко верила мужу и все заботы и время отдавала детям и обработке дачного участка. О прошлом мужа она была осведомлена не больше Прокудина, все, что знала о нем, знала исключительно с его же слов. Таким образом, Семен Семенович Рушников был для Прокудина человеком с неизвестной биографией, с неведомым прошлым. Легко верить, особенно тем, к кому у него возникло недоверие, Прокудин не привык. К тому же он заметил: новый знакомый исподволь, в высшей степени осторожно, пытается прощупать его настроение – не озлобился ли он, оказавшись, да и то в результате помощи чужого, совершенно постороннего человека, на положении рядового рабочего? По крайней мере, три обстоятельства обратили на себя внимание Прокудина: Рушников возвращался к интересующему его пункту в жизни Прокудина неоднократно, через определенные интервалы во времени, как будто он был уверен, что не сегодня, так завтра Прокудин обязательно

должен разозлиться на всех и вся: почему он так вел себя? Очевидно, был уверен: Прокудин от условий, в которых он оказался, от обиды, ему нанесенной, обязательно взвоет. Так это и понял Прокудин. И у него возникло подозрение, что «благодеяние» Рушников оказал ему не случайно, что он стремится на свой лад «перевоспитать» его. Первое, что Прокудин сделал, – отправился в райком партии и спросил, в какой первичной организации состоит на учете Рушников. В отделе учета ему ответили, что у них Рушников не числится и вообще райком о таком «старом коммунисте» понятия не имеет. Что же это значит? Ведь Прокудин лично видел у своего знакомого партийный билет! Он направился в военкомат – о «полковом комиссаре Рушникове» и там не слышали. Возвратившись домой, Василий Михайлович написал письмо в КГБ. Он делился своими сомнениями и обращал внимание органов безопасности на Рушникова.

Секретарь райкома встретил Прокудина приветливо. Расспрашивал о работе, о жизни, он явно был в курсе, все понимал.

– Вот что, Василий Михайлович, – дружески сказал он, – у меня к вам сразу два дела… Пришлось заинтересоваться вами, – секретарь мягко улыбнулся, – и я выяснил, что в свое время вы работали в газетах, писали статьи, очерки. Вот мы тут и подумали, – а почему бы вам опять не взяться за перо, деятельность, так сказать, физическую сменить на идеологическую. Решили рекомендовать вас для работы в печати. Не возражаете? – Прокудин сидел молча, опустив глаза, и пытался разобраться в чувствах, которые овладели им в эти минуты…

– Значит, договорились, – продолжал секретарь райкома. – К деталям вернемся позже. А теперь вот какое дело – к нам обратились товарищи из Комитета государственной безопасности… Они хотели бы, чтобы вы, Василий Михайлович, в чем-то им помогли. Посоветовались с нами… От имени районного комитета я их заверил, что вам они могут доверять полностью.

– Спасибо, – вырвалось у Прокудина.

Точно не замечая его душевного волнения, секретарь продолжал:

– Сейчас сюда приедет полковник Соколов, я вас с ним познакомлю.

Действительно, Соколов приехал буквально через десять минут. Вместе с ним Прокудин прошел в предоставленную им комнату.

– Скажите, вы хорошо знали Тимура Рахитова? – спросил Соколов.

– Да. – В поднятых на полковника глазах Прокудина появилось удивление, разговора на эту тему он никак не ожидал. – Приходилось встречаться в клубе, иногда он приезжал в отдел, к отцу. Беседовали… Вас интересуют наши отношения, мое мнение о нем?

Соколов отрицательно качнул головой:

– Нет.

– Тогда что же? – не понимая, произнес Прокудин.

– Видите ли, что собой представляет Тимур Рахитов, нам уже более или менее ясно…

Соколов коротко рассказал, – вчера юноша был тяжело ранен ударом ножа.

– Жаль парня, – искренне сказал Прокудин. – Вы знаете, почему его пытались убить?

– Очень приблизительно, – уклончиво сказал полковник, – он не хотел тратить время на подробности. – В данное время нас интересуют некоторые обстоятельства, связанные с покушением на этого юношу, но имеющие отношение больше не к нему непосредственно, а к его отцу, Рахитову Михаилу Борисовичу.

При этом имени Прокудин помрачнел. Полковник продолжал:

– Мы обратили внимание на следующее… Во-первых, оказалось, что о случившемся с сыном Рахитов узнал раньше, чем милиция, следственные органы. Кто-то сообщил ему, что его сын убит. Как только он получил это известие – парализовало левую часть его тела. Сейчас Рахитов представляет собой жалкое подобие того, каким вы знали его прежде. Возникает вопрос – от кого и каким образом он получил такое сообщение? Рахитов мог бы если не сказать, то написать – правая рука у него в порядке. Однако он молчит. Что же это значит? Почему он не хочет назвать человека, принесшего ему трагическое известие? Дальше, Рахитов почему-то не сделал ни малейшей попытки как-то ускорить следствие, что, пожалуй, при подобном несчастье сделал бы любой из нас. Больше того, он вообще не проявляет никакого интереса к следствию. Почему он так странно ведет себя? Вас, безусловно, занимает вопрос – почему мы, собственно, обратили внимание на поведение Рахитова после покушения на его сына, не так ли, Василий Михайлович?