Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Борис раскрыл книгу перед Виталием:
— Читай, несчастный: «Дан в Царском Селе августа 24 дня 1765 благополучного государствования Ея Императорского Величества четвертого года».
Виталий повертел в руках потертый рассыпающийся томик.
— На что тебе эта рухлядь?
— Рухлядь? Вы ленивы и нелюбопытны, сэр! А между тем Ея Императорское Величество изволила и о тебе высказаться.
— Трепись, трепись…
— А я серьезно. Тебе сколько лет?
— Двадцать два.
— Тогда точно про тебя. И про твоих Дин и Валь. Слушай
— Да, строгая, судя по всему, была женщина. С таким «Регламентом» недолго и холостяком остаться.
— Ты уж останешься! Жди!
— А может быть, я «не создан для блаженства»?
— Какое уж там «блаженство». Тебе с твоим любвеобильным сердцем сидеть и сидеть на гауптвахте.
— Думаешь, жаловаться будут?
— Видишь, даже сейчас ты говоришь во множественном числе — «будут». Ты что же, на флоте гарем собираешься открыть?
Виталий тяжело вздохнул.
Борис усмехнулся.
— Ничего, Виталька, найдешь свою Полярную звезду. А на русалках жениться действительно боязно…
— Ладно, черт с ними, с девчатами. Главное — мы идем на море, Борька.
Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Ио-хо-хо, и в бочонке — ром, —так, кажется, у Стивенсона? А голос у меня того… после вчерашнего… охрип.
— Еще бы! Вы с Виталькой заменяли целый ансамбль донских казаков.
— Каждый трудящийся имеет право на отдых. Тем более — на выпускном вечере, когда будущие адмиралы…
— Ишь куда хватил. В адмиралы ему захотелось…
— А что в этом особенного? Плох матрос, который не мечтает быть адмиралом. А то, что мы пока, — он подчеркнул это слово, — пока лейтенанты, еще ни о чем не говорит. Надо, Борька, знать историю. Линейным кораблем «Азов», например, командовал Лазарев. А боевое крещение на нем тогда же получили гардемарин Истомин, мичман Корнилов и лейтенант Нахимов. На бриге «Меркурий» дрался, да будет тебе известно, не адмирал Казарский, а капитан-лейтенант Казарский.
— Я как-то с этой точки зрения историю не учил. С точки зрения чинов и званий.
— А зря. Все это весьма поучительно и благотворно, прямо скажем, влияет на настроение. Начинаешь понимать, что не все так плохо, как кажется…
— Ребята, хватит трепаться, — взмолился Виталий. — Сходим в центр, что ли? Или на набережную. Надоело в четырех стенах сидеть.
— Пошли, — мгновенно согласился Генка.
— Вы
— Не темни, Борька. Скажи прямо: с Нелей встречаешься?
— Нет, братва… Действительно есть дела.
— Ну, как знаешь! Привет, адмирал! Пошли, Геннадий… Завтра увидимся.
Дел у него, собственно, не было никаких. Но бывает такая потребность побыть одному, собраться с мыслями.
Что-то случилось в его отношениях с Нелей. Отношениях, казавшихся ясными и безоблачными и вдруг превратившихся для него в нервотрепку, сомнения, головную боль. «Не хватает только коварного соперника, — с тоской подумал Борис, — а так, чем не мелодрама!»
Во всем этом нужно разобраться. Но когда? Ему осталось ходить по ленинградской земле четыре, от силы пять дней. Попробуй выяснить что-нибудь за этот срок, если за четыре года не выяснил.
Борис тяжело вздохнул, помрачнел.
Идти никуда не хотелось, и, бесцельно побродив по комнате, он снял со шкафа чемодан, набитый старыми тетрадями и блокнотами.
Сколько лет он не прикасался к ним. И улыбнулся, читая строчки, которые дохнули вдруг далеким-далеким, уже настолько подернутым дымкой времени, что подробности сейчас были как странички не его, Бориса, а чьей-то чужой жизни.
«Дневник ученика 6 «В» класса 179 школы г. Ленинграда Смольнинского района Корчилова Бориса».
Интересно, чем он тогда, занимался? Зоология — «Кровь и кровообращение». Русский язык — Упражнение 15. Немецкий — § 12. Самостоятельно читать и переводить. Рядом с графой «Немецкий» стояла пятерка и роспись учителя. История — «Византия в VIII—XI веках». Он перевернул несколько страниц. «Первое восстание в Сицилии».
Интересно, а что это за восстание? Надо же: учил и забыл! Он пытался вспомнить хоть что-нибудь из пройденного или читанного по этому поводу, но так ничего и не вспомнил.
Следующая тетрадь Дневника за девятый класс.
На первой страничке фамилии, имена и отчества преподавателей. Борис перечитывал строки и вспоминал всех их — добрых и строгих, рассерженных и смеющихся, ведущих урок и повстречавшихся на улице.
Русский язык и литература — Пасечник Анна Петровна. Алгебра, геометрия и тригонометрия — Платонова Нина Федоровна. История — Михайлова Мария Васильева. География — Тюрикова Клавдия Васильевна. Основы дарвинизма — Ильина Зинаида Николаевна…
Оказывается, как много людей учило его уму-разуму! Он насчитал двенадцать фамилий. Двенадцать человек, которым он, Борис, портил нервы. А у них был не один он, Борис Корчилов: тридцать характеров, тридцать судеб.
Записи домашних заданий: «Отцы и дети», Чернышевский и Добролюбов, «Былое и думы», «Что делать?», «Кому на Руси жить хорошо»…
В ворохе тетрадей мелькнула коричневая обложка блокнота. А, вот где ты, старый знакомый! Борис с какой-то щемящей грустью прочел на обложке: