Аттила, Бич Божий
Шрифт:
Впрочем, будучи человеком справедливым, Аспар, после непродолжительных раздумий, вынужден был признать, что он, возможно, зря вешает всех собак на Арнеглиска. Охваченный разочарованием и нетерпением, он был не совсем объективным в своей оценке германца. Каким бы некультурным и ограниченным Арнеглиск ни был, все же он, безусловно, обладал двумя важнейшими для полководца качествами: храбростью и задатками лидера. В противном случае, легионы просто его не приняли бы. По той же причине Аспар не мог считать его и глупцом: глупцы командующими армиями не становятся. По личному опыту Аспар знал и то, что не становятся таковыми и люди чересчур благосклонные и снисходительные.
Внезапно сердце Аспара забилось быстрее. С блестящими на солнце веслами, со стороны небольшого островка Ортигия в Большую Гавань влетела быстроходная галера. Мерными гребками отсылая воду назад, она приблизилась к молу и пришвартовалась у причала. Наконец-то он дождался приказа о возвращении экспедиции в Золотой Рог! Аланский полководец замер на месте в ожидании курьера. Возникший несколькими минутами спустя перед ним biarchusвручил Аспару связку свитков. С растущим нетерпением и беспокойством полководец просмотрел их, один за другим: поступление фуража в новые казармы конницы в Никомедии; жалоба на плохое качество наконечников целой серии дротиков, поступивших с государственной фабрики по производству оружия в Ратиарии; просьба об увольнении из армии по случаю полученной инвалидности…
— Уверен, что нет ничего из дворца? — спросил он.
Заглянув в сумку, biarchusотрицательно покачал головой.
— Сожалею, господин. И хотел бы сказать, что есть, но…Нет такого солдата в империи, который бы не желал, чтобы вы и армия вернулись домой… Это самое… — замялся он, — считайте, что вы этого не слышали, господин.
— Не слышал чего? — улыбнулся Аспар. Вдруг он решился; довольно с него этого фарса: — Куда держит путь твой корабль?
— В Кирену, господин.
— Уже нет. Скажи капитану, что я реквизирую судно, и мы немедленно отправляемся в Константинополь.
— Да, господин! — С довольной улыбкой biarchusотдал Аспару честь и поспешил донести приказ полководца до капитана.
Феодосий — второй из носивших это имя, — Император Восточных римлян, Каллиграф (из всех своих титулов, этим он гордился больше всего), отложив в сторону перо, прервал свое любимое занятие — копирование (на сей раз он воспроизводил «Третью атаку на пелагианскую ересь» Жерома).
— Что скажешь, сестра? — поинтересовался он у вошедшей в scriptoriumпривлекательной, но неряшливо одетой женщины лет тридцати с небольшим.
— Уверена, что монашенкам моего нового монастыря она бы понравилась, — устало заметила Августа Пульхерия. — Есть, впрочем, и другие мирские дела, заслуживающие твоего внимания, — немного нетерпеливо продолжила она. — Напомню тебе, брат, что те полководцы дожидаются тебя уже более часа.
— Ох, дорогая, так долго? — сокрушенно прошептал император. — Что ж, полагаю нужно их принять. — Он встал из-за стола; два раба принесли Феодосию пурпурное платье и тапочки, и водрузили на его голову императорскую диадему, после чего он смиренно проследовал за Пульхерией по веренице коридоров в приемный покой, представлявший собой огромную, украшенную колоннами залу,
Двое мужчин, низко поклонившихся — «в почитании Священного Пурпура» — императору и Августе, внешне являли собой полные противоположности друг другу. Аспар, аланский полководец, был худощав, строен и выделялся орлиными чертами лица и оливкового цвета кожей. Арнеглиск же, магистр армии, высокий и скрепко сбитый германец с длинными, до плеч, соломенного цвета волосами и светлой кожей, мог служить примером мужественности. Одеяния полководцев лишь усиливали существующий между ними контраст. На Аспаре была простая туника и гамаши, все еще носившие следы путешествия (он прибыл во дворец прямо из доков Золотого Рога). Германец, облаченный в серебристую кирасу и обитую бронзой pteruges— кожаную ленту, защищающую плечи, — был при всех регалиях римского полководца.
Феодосий и Пульхерия уселись на троны.
— Аспар, — провозгласил император, — мы оскорблены тем, что ты не только взял на себя смелость вернуться в Константинополь без нашего на то разрешения, но и реквизировал флотское судно, следовавшее с важной миссией в Кирену. — Он повернулся к Пульхерии. — Непростительная самонадеянность, не так ли, сестра?
— Прежде, чем судить его, давай послушаем, что он имеет нам сказать, — ответила Пульхерия. — Мы все внимание, Аспар.
— Прошу ваших светлостей извинить меня за то, что я буду говорить прямо, без обиняков, — начал Аспар. — Ситуация, на мой взгляд, близка к критической. Наша армия отсутствует и разделена — половина находится у границ с Персией, другая — в Сицилии. Тем временем Аттила неистовствует в Иллирии: разрушает города, убивает или превращает в рабов людей. То, что войска — не здесь, лишено всякого смысла. Я настаиваю на том, что, в порядке первой срочности, мы должны вернуть в Константинополь обе наши армии. — Неожиданно Аспар понял, что ни один его призыв к здравому компромиссу услышан не будет. Для того чтобы его точка зрения превалировала, ему следовало демонизировать стоявшего рядом большого германца. Продолжил он свое наступление уже неохотно: — Честно говоря, я не понимаю, почему магистр армии этого уже не сделал.
Несмотря на то что Аспар считал женщину и политику вещами несовместимыми, в глубине души он был рад присутствию Пульхерии. Странно, подумал он, что каждой из частей империи правит волевая женщина, командующая слабым императором. Но где Пульхерия была благоразумной и решительной, Плацидия оказывалась неуместной и заблудшей; если Феодосий был лишь неумелым правителем, то Валентиниан — правителем порочным.
— Арнеглиск? — вопросительно посмотрела на германца Пульхерия.
Командующий армией пожал плечами.
— Наступит осень, — медленно проговорил он, — и Аттила вернется на свои становища за Данубием. Его лошадям нечего будет есть; они выщипали в Иллирии все пастбища.
— А на следующий год? — фыркнул Аспар. — Думаешь, обнаружив, что империю так легко можно обворовывать, Аттила не вернется? И что не будет возвращаться год за годом — пока не нарвется на решительное сопротивление? А, может, ты, Арнеглиск, просто боишься сразиться с гуннами? — Аспар, конечно же, знал, что Арнеглиск трусом не был; таковых среди германцев еще нужно было поискать. Но, решил он, если нужно пойти на конфронтацию ради того, чтобы покончить с бездеятельностью германца, — что ж, пусть так и будет.