Аттила
Шрифт:
Никто из них не разговаривал ни той ночью, ни на следующий день. Никто из них никогда больше не упоминал Аквилею. Орест и Пелагия с трудом дотащились до тропы; ведущей на север, до прохладного, чистого воздуха с гор, дувшего на равнинах По. Там они нашли кристально-чистый ручей, чтобы умыться. Но Аттила посмотрел на свои запястья, на кровь, все еще сочившуюся из разорванной и поруганной кожи там, где в нее врезались льняные веревки. Потом обернулся и посмотрел назад, на Аквилею, вольно раскинувшуюся под ярким зимним солнцем: Невеста Моря, Царица Адриатики. И запечатлел в своем сердце клятву: однажды он вернется, и его возвращение
Мальчики со временем оправились, во всяком случае, телесно. Но Пелагия — нет.
Они достигли подножья Юлианских Альп. В тот день они умывались в ледяном, но чистом горном потоке. Холодной, морозной ночью Аттилу разбудил раздирающий кашель Пелагии. Орест уже сидел рядом с ней с искаженным от тревоги лицом.
— Ей здесь слишком холодно, — сказал он. — Все дело в ее легких. Нам нужно укрытие.
— Может быть, завтра ночью, — ответил Аттила. — В долине на многие мили не видно ни огонька. Никаких шансов.
Орест смотрел, как кашляет, и задыхается его сестра. Немного погодя он взял свое одеяло и укрыл ее. Потом свернулся рядом с ней калачиком и закрыл глаза, дрожа от холода.
Аттила смотрел дольше. Потом взял свое одеяло, подошел к ней и тоже укрыл ее, а сам лег с другой стороны, дрожа от холода.
Иногда ночами им удавалось вымолить разрешение переночевать под крышей, или подозрительные сельские жители позволяли им поспать хотя бы в амбаре, а на заре приносили туда миску с овощной похлебкой. Иногда Пелагии вроде бы становилось лучше. А иногда нет. Как-то утром она проснулась и закашлялась так сильно, что изо рта вылетали сгустки крови, закапавшие ей руки, и она от страха разрыдалась. Брат баюкал ее на груди и обещал, что скоро ей станет лучше. Когда придет весна и тепло, ей обязательно станет лучше. Виновата просто холодная зима. Она посмотрела на него своими огромными сиротскими глазами и ничего не сказала.
Вскоре после этого Аттила проснулся на рассвете и увидел, что Орест сидит рядом с сестрой, подтянув колени к груди и крепко обхватив их руками. Аттила окликнул его, но Орест не шелохнулся.
Аттила окликнул еще раз, и греческий мальчик-раб поднял лицо, залитое слезами.
Они, как смогли, вырыли неглубокую яму и завернули Пелагию в одеяло. Они нашли побеги рябины и утесника и усыпали ее ими, и положили вокруг ее милой головки руту и красные ягоды брионии, и засыпали ее землей. Орест неудержимо всхлипывал. Аттила пошел в лес и отыскал плоский кусок бересты. Он отдал его и свой карманный нож Оресту, а сам снова отошел.
Через несколько минут мальчик-раб был готов идти дальше. Аттила подошел к печальной, маленькой могиле и прочитал написанное на коре: «Пелагия, горячо любимая, теперь спит вместе с родителями».
Аттила показал Оресту другой кусок бересты, на котором он старательно сделал резьбу острием своего меча. В углу угадывались грубые очертания медведя, а под ним была написана старая эпитафия юной девочке-рабыне. Когда-то педагог-грек заставил Аттилу выучить ее наизусть, и теперь эти простые, рвущие сердце слова вспомнились ему:
Покойтесь на ней легко, земля и роса, Она весила так мало, что не придавливала вас.Орест вытер слезы и кивнул. Аттила пошел и положил
14
Творцы снов
Мальчики шли много дней, взбираясь все выше и выше в Юлианские Альпы. Погода пока милостиво держалась холодной, но ясной, а хвойный воздух был острым и ароматным. Они почти не разговаривали.
Как-то вечером, когда солнце уже клонилось к западу, они поняли, что больше спускаются, чем поднимаются, из-за неприступной крутизны окружающих гор. Они шли по узкой тропе, которая вела вниз, в глубокую темную долину, уже затянутую вечерним туманом. Они бормотали себе под нос молитвы и просьбы к своим богам, потому что оба мальчика нутром чуяли — эта долина дышала воздухом других миров.
Они добрались до берега темной реки, не певшей обычную речную песню веселья и жизни. Река текла сквозь сердце долины в черном, чернильном безмолвии, безгласная, как предвестник беды. Ее берега обрамлялись скорбными, горестными очертаниями ив и осин, а над водой клубился густой туман.
Мальчики беспокойно пробирались сквозь густые заросли низкорослых, чахлых дубов и боярышника, густо оплетенных мхом и лишайниками, заглушавших даже воздух, которым они дышали. Между камнями росли папоротники, а в лужах — болотный хвощ. В этой сырой долине не ощущалось ни дуновения ветерка, не пела ни единая птица. Казалось, что до них сюда ни разу не ступала нога человека.
Наконец, так и не сказав ни слова из страха разбудить жутких стражей этого нечестивого места, они нашли себе местечко под низко нависшими ветвями дерева и плотно закутались в одеяла. Они не смотрели друг на друга, и оба ощущали в душе бесконечное одиночество. Знобкий туман окутал их, и они видели не дальше, чем на несколько футов. Обоим страстно хотелось оказаться как можно дальше от этой заколдованной демонами долины, вдохнуть свежего, чистого горного воздуха и увидеть впереди долгий путь на север. Но они понимали, что сначала им придется пройти это наводящее ужас место, по возможности незамеченными кем-то — или чем-то — что следит за ними.
Аттила уже уплывал в полный страхов сон, когда Орест рядом с ним испуганно вздрогнул.
— Что это? — прошипел Орест, глядя вперед своими заячьими глазами.
Аттила тоже проснулся и сомкнул пальцы на рукоятке меча.
— Что?
— Там, среди деревьев.
Но они ничего не увидели, кроме жутковатых очертаний деревьев, окутанных клубами ледяного тумана. Они смотрели долго, потом Аттила сказал:
— Ничего. Спи.
Они снова улеглись и притворились, что спят. Но сон не шел, оба дрожали, и не только от холода. Воздух вокруг них сгустился и зашептал:
— Мы Творцы Музыки, мы Сочинители Снов.
Мальчики подскочили и начали дико оглядываться.
Аттила, поняв, что их обнаружили, и ощущая знакомый прилив презрения к возможной ране или смерти — потому что однажды она все равно придет — закричал прямо в обволакивающий все туман:
— Кто вы? Что вам нужно?
Орест съежился, услышав, что его товарищ так бесстрашно кричит в ночь, но в Дттилу вселяла мужество жаркая волна гнева и негодующего духа. Он вскочил на ноги и взмахнул своим мечом, рассекая неуязвимые туман и тьму.