Аттила
Шрифт:
— Во время сотрясения Города Золота — Владыка Всего!
— Во время Последней Битвы — Владыка Всего!
Тут голоса резко замолчали, и Аттила увидел перед собой пещеру, освещенную мерцающими факелами. В центре пещеры горел костер, и в воздухе раздавался шепот единственного голоса. Голос был мягким, жалеющим, материнским, и сердце его разрывалось от его звучания, потому что он откуда-то знал, что это голос его матери.
— О Аттила, — шептал голос женщины. — О Маленький Отец Ничего!
Мальчик, весь дрожа, вышел в освещенную факелами пещеру и увидел перед собой юную девушку, протянувшую к нему руки.
Она перешагнула через костер,
— Пусть ослепнут видящие глаза, а слепые глаза увидят! — резко произнесла девушка.
Дрожа от ужаса, но все еще полный решимости не заплакать и не бежать, он неловко сел на твердый каменный пол. В воздухе звучали голоса, и перед ним возникли видения. Он видел сражения, горящие города, слышал грохот лошадиных копыт. Он вздрогнул, услышав голос девушки, потому что теперь он звучал хрипло, словно это говорила сама древняя Сивилла, древняя, как Титон, просивший вечной жизни, но не вечной юности, и получил ее, и сделался таким старым, крошечным и сморщенным, что превратился в стрекочущую в траве цикаду.
— Я храню воспоминания больше, чем за тысячу лет, — проскрипел голос.
И даже здесь, в глубине горы, показалось, что среди камней вздохнул ветер.
Дряхлый голос в пещере произнес:
Четверо будут сражаться за конец света, Один с империей, Один с мечом. Двое спасутся, а одного услышат, Один с сыном, а один со словом.Хотя у Аттилы кружилась голова от страха и дезориентации, он все же ощутил пробежавший по спине трепет возбуждения. Ему смутно казалось, что он уже слышал эти слова раньше; хотя он не мог припомнить, где, и он представлял себе путешествие Энея в подземный мир, которое когда-то лениво изучал под строгим присмотром педагога-грека. Теперь у мальчика возникло зловещее, пугающее чувство, что великое произведение Виргилия было не столько поэзией, сколько историей, что все повернулось вспять и падает в хаос и пламенную бездну, и что он — часть всего этого…
В полной гармонии с этими мыслями надтреснутый голос заговорил снова:
— Они будут называть тебя антихрист, Бич Божий, но они не понимают. Ты не антихрист. Ты — анти-Эней! —
Она безумно захихикала и велела мальчику открыть глаза. Он повиновался, ощутив на веках липкую смесь слюны и золы. И тут же его глаза вспыхнули диким ужасом, потому что он увидел древнее существо, сидевшее перед ним в этой нечестивой пещере.
Это была тощая старуха, беззубая, слепая и невообразимо старая. Ее дряхлые, когтистые руки дрожали, из белых слепых глаз сочилась слизь, оставляя на пергаментных щеках извилистые полоски. На ней были лохмотья, серые, как зола Она плевала в свои морщинистые ладони, и слюна ее была густой и черной, как смола.
Она подняла голову, и ее слезящиеся старые глаза невидяще заблестели.
— Чтобы построить новый город, ты должен разрушить старый! — вскричала она. — Только сохрани для фундамента камни! — Она помолчала, а когда снова заговорила, ее голос сделался еще более мрачным и скрипучим. — Но запомни вот что — это важнее всего:
Царем Царей из Палестины
Царем Ужаса с Востока две империи были низвержены.
Старуха наклонилась и набрала еще пригоршню золы из костра. Ее рот, видимый в пляшущих языках пламени, сложился в беззубую, безгубую букву О.
— Одна лишь юность прекрасна, — прокаркала она совсем негромко, — однако старость иногда бывает мудрой.
Она швырнула золу назад в костер, и пещера наполнилась черным дымом Аттила кашлял, задыхался, он с трудом поднялся на ноги, вслепую нашаривая выход — но без толку. Когда дым рассеялся, а воздух очистился, и сквозь пыль снова замерцали факелы, он увидел лишь юную девушку, сидевшую у противоположной стены, скрестив ноги и опустив голову, словно она спала Ее руки безмятежно покоились на коленях — гладкие, мягкие, изящные руки молодой девушки.
Аттила схватил факел и ринулся по проходу на волю.
На полянке светило яркое солнце, Орест спал мирно, как дитя. Аттила потряс его, он потер глаза и огляделся, вспомнил, и по его лицу пробежала легкая тень.
Он сказал Аттиле:
— Ну и грязное у тебя лицо! Тебе нужно умыться.
Аттила отвернулся.
— Она… она ушла? И голоса?
Аттила кивнул.
— Они все исчезли.
Орест вырвал пучок травы.
— И что они тебе сказали?
— Все. И ничего.
Орест поднялся на ноги.
Аттила сказал:
— Нам нужно идти.
Пока мальчики шли по долине, освещенной ярким зимним солнцем, они снова услышали голоса, вздыхающие между дрожащими осиновыми листьями у темной и безмолвной реки.
Мы Творцы Музыки, мы Сочинители Снов, Мы бродим по одиноким волноломам И сидим у уединенных источников, Мы неудачники, мы провидцы, Нас озаряет бледная луна. И все же кажется, что мы вечно будем Движущей силой и зачинателями мира. Мы, лежащие в веках в погребенном прошлом земли, Мы построили своими вздохами Ниневию, Своим весельем — сам Вавилон, И низвергли их своими пророчествами Отринув старое ради нового мира, Ибо каждый возраст — это умирающий сон, Или тот, что лишь собирается родиться.Мальчики молчали, сделав вид, что ничего не слышали. Они просто опустили головы и дошли дальше.
В конце концов они вышли из заколдованной долины и начали подниматься по крутому, каменистому склону к высоким горным перевалам. Зимнее солнце на склоне светило в полную силу, и было жарко даже в это время года, теплый воздух поднимался от скал вверх, в синее небо над головой. Аттила остановился, чтобы перевести дыхание, и посмотрел в Вечное Синее Небо — дом Астура, его отца. Там парил бородач-ягнятник: похититель ягнят, ломающий им кости, самый крупный европейский хищник. Он почти неподвижно завис в теплых потоках воздуха, поднимающихся от нагретых солнцем гор. Он раскинул свои огромные крылья на двенадцать, а то и больше, футов, и слегка поворачивал из стороны в сторону голову, озирая мир под собой яркими, свирепыми, бесстрашными, всепобеждающими глазами. Бог неба. Богом созданный Владыка Мира от восхода до заката солнца.