Аттила

Дан Феликс

— Только не к королю Визигасту и не ко мне, — прервал Дагхар.

— И к вам, хотя я и старался рассеять это недоверие… Но тут он воскликнул, обращаясь ко мне: «Полюбуйся теперь каковы верность и послушание твоих соплеменников! Король Визигаст помолвил свою дочь без спросу. Вопреки закона!»

«Откуда ты это знаешь?» — спросил я в испуге.

«Это все равно», — возразил он. — «Это тебя не касается. Мне было открыто это ночью. Я прикажу их, всех троих, привести сюда, заковав в цепи».

Дагхар хотел было возражать, но Визигаст знаком просил его молчать.

— Я старался

его успокоить. Я умолял его не прибегать к насилию. Я поручился за вас, что, если он пригласит вас, вы добровольно прибудете в лагерь. — Он взглянул на меня испытующим взором, потом сказал (странно при этом и не понятно было выражение его лица. Будто молния блеснула в его глазах): «Хорошо, пусть будет по твоему! Я приглашу их в лагерь. Ты прав: так будет умнее. Ты, конечно, не понимаешь, почему так будет умнее». Он усмехнулся… Но сколько злобы было в этой усмешке! — Вот я и поехал к вам навстречу, чтобы поторопит вас: заставляя его ждать себя опасно. Кроме того я хотел попросить вас быть благоразумнее в лагере. Не будь упорным, отважный Дагхар, а ты, благородная княжна, не будь слишком гордой!

— Моя невеста, — воскликнул Дагхар, — никогда не может быть достаточно горда, так она прекрасна!

Эллак глубоко вдохнул.

— Ее жениху не к чему мне это говорить, — возразил он. — Она может быть горда как богиня, она поневоле горда! — Он сдержал порыв чувства, вспыхнувшего в его груди, и затем начал снова: — Но вы оба не правы, повелитель прав. По-моему, вы не должны раздражать его!.. Не все сыновья повелителя к вам благосклонны. Если я заступаюсь за германцев, то другие возбуждают его против них. А он больше слушает их, чем меня.

— Почему так? — спросил Визигаст.

Эллак пожал плечами. — Он больше расположен к суровости, чем к кротости. Он не любит германцев, не любит и меня. А любит он…

— Эрнака — этого злого ребенка и это чудовище — Дценгизитца, — воскликнул Дагхар.

— Горе нам, — прибавил король ругов, — если только они когда-нибудь будут править нами!

— Этого не будет никогда! — засмеялся Дагхар.

— А почему не будет? — строго взглянув на него, спросил Эллак.

— Потому что прежде чем… потому что еще раньше…

— Молчи, Дагхар! — вмешался король. — Потому что мы попросим Аттилу, когда он будет делить свое царство между многочисленными наследниками, — ведь у него больше ста сыновей! — отдать нас германцев тебе.

— Он не исполнит вашей просьбы! — возразил Эллак, качая головой.

— Конечно, нет! — с гневом воскликнул Дагхар. Ильдихо приложила палец к губам.

— Слишком обширным, слишком могущественным покажется братьям мое царство! Да кроме того Дценгизитц уже добился согласия отца: отец уже обещал ему отдать некоторые из ваших племен.

— Да ведь он нас ненавидит, — заметил Дагхар.

— Потому-то отец и обещал!..

— Горе тем, которые попадут под его власть, — повторил король, отходя к коням. — Он бесчеловечен!

— Еще бы, — засмеялся Дагхар, — ведь он гунн!

— Скир! — грозно, хотя и сдержанно, воскликнул Эллак.

— Прости его, — просила Ильдихо. — Это тебя ведь почти не касается. Ты ведь наполовину германец.

— Но Дценгизитц, —

продолжал с гневом Дагхар, — настоящий гунн, чистокровный гунн! Гордость и украшение своего народа.

— Потому-то его и любит отец, — сказал печально Эллак.

— И как могут быть гунны человечными! — продолжал горячиться Дагхар. — И откуда могут они только знать, что такое человеческое сострадание! Ведь они совсем не люди!

— Что ты хочешь сказать? — спросил Эллак.

— У германцев есть сказание, и вполне справедливое.

— Я слышал о нем, но никогда не слыхал, как его поют. — Там на дереве позади тебя Дагхар, висит твоя арфа. Много я слышал о твоем искусстве. Покажи же его, спой мне песню — «О происхождении гуннов». Так она, кажется, называется.

— Да! Но… — нехотя взял Дагхар свою небольшую треугольную арфу, которую, сняв с дерева, подал ему Эллак.

— Лучше не надо! — вмешалась Ильдихо. — Не требуй, чтобы он пел. Тебе будет больно слушать!

— Ничего, я уже привык к боли. — Начинай!

— Ты хочешь?

— Я прошу.

— Ну хорошо, так слушая же!

Глава III

Дагхар быстро дважды ударил по струнам и затем начал речитативом, сопровождая пение ударами в струны.

Он пел о том, что все германские племена имели родоначальниками различных богов, что же касается гуннов, то происхождение их было совсем иное. Когда-то готами правил благородный Амбль, прародитель амелунгов. Как-то взял он в плен финских женщин. Финки были искусны во всем: и в тканье и пряденьи, но кроме того и в чародействе. Они губили скот, уничтожали посевы, насылали на жилища пожары, мор и болезни. Много гибло народа!.. Но что всего хуже, мужчины не могли любить девушек. Матери не могли кормить детей грудью: груди их полны были вместо молока кровью! Дети рождались чудовищно безобразные… Объятые ужасом и гневом, готы решились удалить этих страшных, чудовищных женщин. Убивать их было нельзя, чтобы не осквернить готскую почву и не навлечь проклятия богов на обездоленную землю. Они выгнали их из готской земли далеко на север, в песчаные, каменистые сети, думая, что они умрут там от голода… Но увы! Случилось иначе. Злые духи соединились с этими отвратительными ведьмами и не на брачном ложе, не у священного домашнего очага, на спинах коней произвели они на свет ужасное и многочисленное племя, алчное, желтолицее, прожорливое, кривоногое, сутуловатое, грязное, узкоглазое и лукавое, на гибель и проклятие народам, на горе всему миру. То были дикие, как волки, отвратительные гунны.

Чем дальше пел Дагхар, тем сильнее разгоралась страсть в груди его, тем громче и грознее звучал его прекрасный голос, тем порывистее ударял он по струнам.

Ильдихо нежно положила ему на плечо свою белую руку и в то же время с участием глядела на Эллака, который неподвижно, потупясь, слушал пение.

Когда Дагхар кончил, он взглянул сперва на девушку, потом на певца. Глубокая печаль светилась в этом взоре.

— Благодарю тебя, — сказал он спокойно. — Песня поучительна. Ты прекрасно передал все отвратительное в ней. Очевидно, всему этому ты веришь. А это всего хуже.