Аттила
Шрифт:
— Исключая Хризафия, — напомнил оратор.
— Мне сказали, что он явился по повелению императора. Вскоре ненавистный стоял у моей постели. При свете лампады показал он мне открытый лист за подписью императора, которым на следующий день, то есть сегодня же, предписывалось мне вместе с Вигилием и послом Аттилы отправиться в Паннонию, в царство гуннов, чтобы передать ответ императора…
— Трудно нести этот ответ: много центнеров позора весит он! — с гневом сказал оратор.
— Красные чернила императорской подписи еще не высохли. Значит, они совещались уже
— Кто же это? — с удивлением спросил Приск.
— Эдико.
— Посол Аттилы! От кого ты это знаешь?
— От Вигилия! Как бы мне хотелось знать, благодаря чему этот человек без всяких заслуг так высоко поднялся во мнении императора и даже самого евнуха!
— Именно благодаря отсутствию всяких заслуг, единственно благодаря своему искусству.
— Что ты хочешь сказать?
— Он стал переводчиком, так как кроме латинского и греческого владеет еще готским и гуннским языками. У него есть способность к языкам: двуязычный по природе, он изучил еще несколько других языков, так что теперь может быстро и без запинки лгать приблизительно на шести языках, как по собственному побуждению, так и по внушению этого злого духа — Хризафия.
— Так вот этот самый Вигилий выдал, почти против воли, участие в этом деле Эдико. Когда я, рассердившись, в гневе спросил его, как он осмелился принуждать меня ему сопутствовать, зная, какого я о нем мнения, он воскликнул, пожимая плечами:
— Неужели ты думаешь, что я тебя выбрал для своего удовольствия? Эдико настоял на этом.
— Он меня совсем не знает, — возразил я.
— Это правда! Но он потребовал, чтобы наиболее уважаемый из всех византийских сенаторов (или, по крайней мере, — прибавил старик — который считается таковым) отправился ко двору его господина. Он осведомился, кто у нас такой сенатор, и все единогласно…
— Назвали Максимина, — добавил Приск.
— Иначе Вигилий, — заметил это, друг! — не взял бы на себя всей опасности, все ответственности. Понимаешь ли?
Приск в раздумьи покачал головой.
— Вигилий просто солгал, — сказал он, подумавши.
— И я то же думал и сказал это послу, встретившись с ним с глазу на глаз. Он ведь не гунн, а германец, и не совсем обыкновенный человек.
— Но непроницаемый! — прибавил Приск.
— «Замечательно, что Вигилий на этот раз не солгал» — сказал Эдико мне в ответ. — «Аттила требует посла из числа сенаторов».
— «Но почему ты избрал именно меня?»
— «Это ты узнаешь в свое время», — возразил германец.
— Да, именно в свое время! — раздался сзади чей-то голос.
В испуге они оба обернулись. Позади них стоял Эдико.
— Скоро вы это узнаете, тогда же поймете и причину. А до тех пор будьте осторожнее в разговорах. Не меня бойтесь, а… других.
И он пошел вниз по холму, навстречу повозкам. Внизу стоял его конь, ожидая господина.
Вскоре он медленно проехал мимо тех же полуоткрытых носилок.
— Эдико, Эдико! — снова произнес шепотом сидевший в них. — Эта проклятая боль в пояснице не позволяет мне сесть на коня,
— Молчи, безумный, — отвечал тот, не останавливаясь. — Те двое и без того уже полны подозрений. Погубить нас что ли ты хочешь? И при том еще раньше, чем дело сделано.
Глава III
Уже сумерки начинали спускаться на землю, а поезд еще не достиг места, назначенного для ночной стоянки, — берегов реки Дрикки, притока Тиссы. Гуннские всадники то и дело подъезжали к Эдико с краткими известиями, при чем все они длинными копьями и своими бичами из крепкой буйволовой кожи неизменно указывали на запад, где среди степных испарений закатывалось солнце, тусклое, багровое, без лучей, без света.
Отпустив всадников, Эдико спокойно смотрел, как они разъезжались в разные стороны.
Вдруг пред ним останови коня один еще очень молодой римлянин. — Эдико, господин, — начал он робко, — меня послал мой отец Вигилий. Он беспокоится… Один из готов, приставленных к повозкам, сказал ему, что он ясно видел на западе густые облака пыли. Очевидно, это — всадники. Отец боится… не разбойники ли это…
— В царстве Аттилы? Нет, мальчик. Успокой храбреца! Разве ты не видел, когда мы переходили вашу границу, сколько скелетов и трупов пригвождено к деревьям там и сям вдоль дороги?
— Видел, — сказал юноша, содрогнувшись. — Да, ваш господин любит страшные украшения. Когда проезжаешь по дороге, поднимаются целые стаи воронов. А там, за поворотом дороги висят трое сразу, — римляне по виду и по одежде.
— Да, да, это два разбойника и римский лазутчик. Мой господин умеет вознаграждать по заслугам. Они были схвачены на месте преступления, тут же обвинены, осуждены и казнены.
— Кровава ваша расправа, — заметил юноша.
— Кровава, но быстра и справедлива, — сказал Эдико. — Ты это еще узнаешь, мальчик.
— Но если там едут не разбойники, так что же это за люди?
— Вечер скажет.
И действительно, едва поезд достиг луговины у брода на реке Дрикке, как сюда же стали прибывать некоторые из тех всадников, которых видел молодой римлянин на западе. Сперва показались гуннские наездники. За ними следовали знатные римляне. А позади тянулись, хотя сравнительно в небольшом числе, тяжело нагруженные повозки.
Максимин и Приск поехали навстречу этому новому поезду.
— Ромул! — воскликнул Максимин, спрыгивая с коня.
— Друг Примут! — удивился Приск, также слезая с коня.
Те последовали их примеру, сошли с коней и пожали им руки.
— А я полагал, ты, Ромул, в Равенне, — сказал Максимин.
— А ты, Примут, почему не у себя в Вируне? — спросил Приск. — Какое дело может быть здесь у префекта Порика?
— А я так думал, что вы оба в Византии, — заметил со своей стороны Ромул, который с виду был немного моложе Максимина.
— Да, а между тем мы встречаемся здесь, в гуннской степи, — вздохнул префект, обладавший мужественной, воинственной наружностью.