Аукцион
Шрифт:
Женщина улыбнулась, провела рукой по волосам. Лицо ее было знакомо... и жест тоже. Но где, когда он ее видел, Пап не мог припомнить.
Женщина исчезла, и на стойке вновь появилась Чу.
Затем обезьянка превратилась в пишущую машинку с заложенным в нее наполовину отпечатанным листом бумаги.
Потом стала тутовником, рассыпавшим мягкие ягоды.
Аистом, энергично размахивающим крыльями.
И старой кроватью с отбитой ножкой.
Истрепанной книгой с мушкетерской
Змеей, напряженно застывшей.
И стариком, неслышно бормочущим.
– Заметьте, - сказал гиянин, - обезьянка превращается только в то, что есть на Земле и что она видела сама. Превращения сами по себе не могут удивить нас, гиян. Но ведь интересно увидеть превращения, результаты которых заранее неизвестны. Какая во всем этом экзотика! И какую познавательную ценность имеют эти превращения! Я достаточно много знаю о Земле, но метаморфозы обезьяны ощутимо пополнили мои знания. Давайте проведем простейший эксперимент.
Из-за кулис появился мальчик-гиянин. Он прошел к стойке и сразу же потянулся к обезьянке.
– Не трогай, мальчик, - сказал гиянин и громко спросил: - Скажи, чего бы ты сейчас хотел?
Мальчик подумал и ответил:
– Гурилик.
– Гуриликов нет на Земле. Опиши то, что ты хочешь.
– Ну...
– Мальчик потер лоб и зажмурился.
– Такое вкусное... холодное...
Он хотел еще что-то прибавить, но Чу уже превратилась в ящик, доверху наполненный брикетами мороженого.
– Один брикет оставим, чтобы он вновь превратился в обезьянку. Иначе что мы будем продавать, - пошутил гиянин.
– А остальные, мальчик, можешь взять себе. Это наверняка вкусно. Смотри не объедайся!
Ящик унесли. Мальчик ушел. А гиянин выдержал паузу, пока оставшийся брикет вновь превратился в Чу.
– На Земле обезьянка прожила интересную жизнь, многое успела увидеть. Но была лишена этой чудесной способности, которую обрела на Гии. Подумайте - каждый из вас может стать ее хозяином. Итак, прошу назвать цену!
На пульте зажглось: "20".
– Двадцать. Всего лишь двадцать, - разочарованно объявил гиянин.
"40" - зажглось на пульте.
– Сорок, - вяло проговорил гиянин.
"50".
Голос гиянина стал тверже.
"65".
Гиянин насторожился.
"70".
В его голосе появились нотки радости.
"100".
Пап не мог думать. Мозг перестал ему подчиняться. Пальцы сжимали подлокотники кресла. Он тупо смотрел на экран.
Чу догрызла последний орех и взялась за четки.
– Ну что же, эту цифру я воспринимаю серьезно, - сказал Пап.
– Сто сорок!
"Как же так!..
– Мысль эта вырвалась
– Как же так! Сейчас она достанется кому-нибудь из них!"
Пальцы сами собой разжались. Теперь ими двигала определенная цель. Они набрали на пульте "150".
Сразу же загорелось "170".
Чу набросила четки себе на шею и визжала от восторга.
Пап набрал "180".
Появилось "200".
Он набрал "210".
– Я вижу, вы начинаете понимать истинную цену этого милейшего земного существа...
"235".
Дрожащие пальцы Папа предложили "240".
"Как же так!.."
Мысль продолжала упрямо пульсировать в голове, не давая Папу ни на мгновение отвлечься.
Теперь цифры менялись так быстро, что гиянин не успевал объяснять их. Реплики он вообще перестал вставлять.
Обезьянка превращалась в мраморную статую восседающего на коне воина, в зеркало, в саркофаг и в железную дорогу.
"290".
Бешеная гонка цифр прекратилась. Пульт отдыхал. Невидимый нерв, связывающий все кабины, ослаб...
"300".
...затем вновь натянулся, чтобы тут же оборваться. Пап знал одно: он должен оборваться здесь, в его кабине, и потому набрал "400".
С ним все еще состязались. Кто-то упрямо желал приобрести земное чудо, не понимая, что оно должно принадлежать не ему, а Папу.
Чу превратилась в часы и в надгробный камень.
Пап оборвал нерв. Он набрал...
– Тысяча?!
– Гиянин скорее спрашивал, чем объявлял.
И повторил.
Повторил еще раз.
Руки Папа бессильно свисали с кресла.
И нерв тоже.
– Животное продано! Я попрошу своего ассистента отнести его владельцу.
Светило по-прежнему лениво висело над головой, но становилось жарче.
Пап, шатаясь, вышел из кабины. Чу прыгнула ему на плечо. Он взял ее, крепко прижал к груди и побежал.
"Стойте! Вы не заплатили!" - кричали вдогонку.
Всепоглощающая усталость внезапно исчезла. Пап бежал как в бреду, не чувствуя своего тела, протискиваясь в узкие щели незнакомых улиц. Дома то собирались в кучу, то рассыпались перед ним веером.
Остановился на тихом пустыре. Впереди возвышался мрачный, темный холм.
Опустил Чу на землю и попросил, чтобы она превратилась в женщину в черном платье с блестками. Но Чу, не обращая на него ни малейшего внимания, собирала валявшиеся вокруг цветные камушки и по привычке пробовала их на зуб. Пап опустился на корточки.