Аустерия
Шрифт:
— Что-о? — У него затряслись щеки, и он повернулся к Соловейчику спиной. Помолчал минуту и снова заговорил: — С удовольствием выпил бы еще стаканчик кислого молока. А если я говорю, что не понимаю, я знаю, что говорю. Хорошо, идет война, но что это за враг? В день объявления войны фоньки уже занимают Подволочиск! Где это видано? Где это слыхано? Во всей истории ничего подобного не бывало. На настоящей войне, по моему разумению, готовясь дать бой, объявляют: сражение будет там-то и там-то, где-нибудь за городом, лучше всего над рекой. Войска выстраиваются визави, с пушками, с обозами, с конницей, пехотой, музыкой, трубачами, и так далее, и так далее. А на пригорке генералы верхом на конях, тоже визави, с биноклями, наблюдают за полем боя и руководят сражением, как Господь Бог повелел, wie es im Buche steht. [12] Если неприятель отправляет в бой левое крыло, надо послать правое, а если правое, то надо послать левое. Но чтобы так? Войти в город,
12
Как сказано в Книге (нем.).
13
Русин — самоназвание населения Древней Руси; в XIX — начале ХХ в. так продолжало себя называть коренное (восточнославянское) население западно-украинских земель (Галиция, Буковина, Закарпатье), входивших в состав Австро-Венгрии.
— Не будь грязи, не было бы и золота. Это раз. — В разговор вмешался Притш. Он сидел сбоку, чуть поодаль от длинного стола, не на лавке, как все, а на деревенском стуле — табурете со спинкой, где посередке вырезано сердечко. Как и у Апфельгрюна, ни жены, ни дочерей у него не было. Притш мог спокойно остаться дома, но, будучи владельцем концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею, имел много врагов и боялся доноса. Не столько от наших братьев-евреев, пожалуй, сколько от русинов. — Разве война — шахматная партия? Это два. — Повернувшись к Апфельгрюну, он растянул узкие губы в улыбке. — Я делаю ход и жду, пока мой противник сделает следующий ход, потом он делает ход и ждет, пока я после него сделаю ход. И так далее, и так далее. А что касается золота, со мной был такой случай…
— А международные законы? — фыркнул Апфельгрюн. — А соблюдение правил? Зачем сюда припутывать шахматы? Я делаю ход, ты делаешь ход! Чушь! Я что, ребенок? Что тут общего с войной? Стыд надо иметь! Хоть какие-то человеческие чувства!
— Как раз! Попал пальцем в небо! — опять вмешался Соловейчик. — Они вам будут считаться с правилами! Уж поверьте мне, я их знаю лучше, чем мне это было нужно для счастья, чего, кстати, никому не желаю. От кого вы ждете стыда? От кого ждете человеческих чувств? От погромщиков из Кишинева или других городов? Мир знает только про Кишинев, потому что там был большой погром. А тому, кто убит, все равно, большой был погром или маленький погромчик. Какие международные законы? Ой, не смешите меня! Пусть бабушка рассказывает такие сказки малым детям. Весь мир может, как говорится, кричать «караул!», а царь и ухом не ведет. Правда, Хана? — обратился он за поддержкой к жене.
Та ничего не сказала, только повела могучим плечом и продолжала сидеть, склонившись к младенцу.
Переплетчик Крамер, сидящий во главе стола, поглядывал оттуда на спорщиков, то на одного, то на другого, и не переставая качал головой. Наконец он оперся локтем о стол и вступил в разговор.
— Чему вы удивляетесь? — спросил переплетчик Крамер. — Тот, кто начинает войну, хочет сразу ее закончить и сразу победить. А наш император этого не хочет? Но должен согласиться, я там не знаю, правое крыло, левое крыло, я не Хётцендорф, [14] это совершенно не важно, Апфельбаум, ох, извиняюсь, герр Апфельгрюн, однако я должен согласиться, что враг торопится. Это правда. Но почему царь торопится, можно спросить? Ответ простой: он вынужден торопиться. Если я чего-то не знаю, я прямо говорю: не знаю. Но тут ясней ясного: раз кто-то спешит, значит, он вынужден спешить. Возможно, с вооружением у него не так чтобы хорошо, но не это самое главное…
14
Конрад фон Хётцендорф (1852–1925) — австро-венгерский фельдмаршал.
— Хорошо, не хорошо, какая разница, — покачал головой Притш. — У них всегда есть ответ: шапками закидаем…
— Позвольте мне договорить до конца, — вежливо попросил переплетчик Крамер и покосился на жену, чья кудрявая голова возвышалась над всеми за столом. Она сидела выпрямившись, чуть откинувшись назад, и из-под полуопущенных век бросала взгляды то на своего сына Бума, то на сидящую напротив Асю, дочь фотографа Вильфа. —
— Кстати, о шапках, — отозвался Апфельгрюн, владелец магазина модельной обуви. — Вы слышали анекдот? Интересно, кто по любому случаю, не сходя с места, придумывает эти анекдоты? Про русского солдата. Его спрашивают: «Как тебе фамилия?» Он отвечает, допустим: «Хамло». Дальше спрашивают: «А зачем тебе голова?» А он: «Шапку носить». Раз уж заговорили о шапках. Но вообще: что это за язык, если у них Хамло — фамилия?
— Язык не хуже других, — сказал Притш. — Нам смешно, а им нет. Я хотел вам рассказать забавную историю, из которой следует, что, не будь грязи, не было бы и золота. Уж не говоря о том, что золото добывают из… — Тут Притш, куривший толстую сигару, закашлялся. Желтое его лицо побагровело. Сапожник Гершон налил в стакан воды. Все ждали, пока Притш перестанет кашлять. Апфельгрюн тоже, будто поддерживая его, покашливал. — Ну наконец-то, — перевел дух Притш.
— Вы еще что-то хотите сказать? — вежливо поинтересовался сапожник Гершон. — Потому что, если нет… — Владелец концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею махнул рукой. — Тогда позвольте, я вмешаюсь в ваш спор. — Гершон пригладил пятерней черную как смоль шевелюру. — Все, что до сих пор было сказано, извините меня за смелость, неправильно. — Сапожник покосился на величественную жену переплетчика Крамера. Подняв веки и перехватив его взгляд, она опустила уголки губ и еще больше выпрямилась. — Думаю, господа, в своих рассуждениях вы не правы. По-моему — так мне кажется, — вы упустили из виду одну очень важную вещь, а именно: Францию. Говорите, что царь торопится, хорошо, но на это надо посмотреть немного иначе. Под каким углом? Прежде всего, что такое Франция? Это каждый знает. А устраивает ли Францию царь как деловой партнер? Каждый знает, что нет. Каждому должно быть ясно, как день, что французский генеральный штаб сказал: дорогой мой партнер, будь добр, захвати город Вену в течение, скажем, двух месяцев. Самое большее. Ни днем дольше! Вексель выставлен на два месяца. Я рассуждаю как торговец. Но что дальше? Известно, что через два месяца на дворе будет октябрь, начнутся наши праздники, начнутся, как известно, дожди, слякоть, грязь, ненастье, пятое, десятое, и пускай теперь российская инфантерия пройдет через карпатскую хлябь. Пускай займет Вену. Пока неприятель радуется, что занял Подоволочиск и другие города, про которые никто бы знать не знал, если б не война. Пускай радуется. Но до Вены еще далеко. И партнер, естественно, вексель не выкупит. Что тогда делает французский генеральный штаб? Посылает депешу: конец партнерству. Сидеть невесте в девках. И тут мы приходим как на готовенькое и выигрываем войну. Я еще кое-что хотел сказать, но…
Жена переплетчика Крамера выбросила вперед руки.
— Макс, — громко сказала она, — чего мы ждем? Или возвращаемся домой, или идем дальше. Или — или… Я не намерена сидеть здесь и выслушивать все эти речи!
— Мама права, — подскочил молодой Крамер, кудрявый Бум. И посмотрел выразительно на Асю, дочь фотографа Вильфа.
Переплетчик Крамер взмахом руки осадил сына:
— Не вмешивайся. — И, обращаясь к жене, сказал: — Сейчас пойдем. Ну-ну! — махнул он рукой на этот раз в сторону сапожника Гершона. — Дай Бог, чтобы так было. Это совсем не так глупо, совсем не так глупо! Продолжай. Говори дальше.
Но Гершон уже сел на свое прежнее место в конце лавки и молчал.
Апфельгрюн вздохнул:
— Ну да! Франция! Франция! Приходит такой умник и рассуждает, как будто Франция ему дом родной. Был он там? Жил? Говорить легко!
— Герр Апфельгрюн, — перебил его владелец концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею, — это совершенно другая страница истории. Кому какое дело, где был данный человек или где не был и вообще кто он. Так нельзя рассуждать.
— Совершенно верно, — поддакнул переплетчик Крамер. — То, что сказал молодой человек, совсем не так глупо.
— Макс, — прошипела жена Крамера, не поднимая глаз, — возвращаемся домой. Бессмысленно тут сидеть.
Крамер все еще присматривался к сапожнику Гершону.
— Да, да, сейчас идем. А вы, юноша, кто по профессии?
— Э-э, какая разница. — Гершон исподлобья глянул на Крамера и потупился.
— Совсем не так глупо, — повторял переплетчик Крамер.
— А почему должно быть глупо? — спросил старый Таг.
— Помнится, — поджал губы переплетчик Крамер, — минуту назад я говорил о вооружении. Достаточно у России вооружения или недостаточно? У меня сведения из надежного источника. В этой войне понадобятся не пули, а штыки. Это не мои домыслы. Я не такой умный. Сараево никому еще даже не снилось, и о мобилизации никто еще не думал, а один высокого ранга офицер уже сказал это моему сыну Леону, доктору, который, как вы все знаете, полковой врач, то есть в чине капитана, и было это два года назад, когда Леон собирался в свадебное путешествие в Абацию. Не пули, а штыки. — Переплетчик Крамер уперся ладонями в столешницу, оглядел всех и слегка привстал, как будто собираясь уйти. Подождал еще, не подтвердит ли кто-нибудь его правоту или о чем-нибудь спросит. Но никто не отозвался, все словно погрузились в задумчивость. И переплетчик Крамер медленно опустился обратно на стул.