Аустерия

Стрыйковский Юлиан

Поля по обеим сторонам шляха лежали пустые, безразличные, хотя со вчерашнего дня ни один стебелек не изменился.

Втроем, отслонив занавеску, они смотрели в окно, выглядывали первого казака.

Пусто.

Только со стороны Общедоступной больницы доносилось постукивание железа по каменным плитам тротуара. И громкий, уже издалека слышный, отзвук шагов. Запоздалый беглец.

Он сразу, с первого дня войны начал хромать и так и не перестал, хотя комиссия освободила его от армии. Шагал по улицам подпрыгивающей походкой, а все смеялись ему в лицо. Глупец. А может, боялся доноса. И среди евреев бывают доносчики. Можно даже сказать, для нашего замечательного народа такое не редкость.

И сейчас, хотя его ни единая живая душа не могла увидеть, хромал — настолько привык; кое-кто уже беспокоился, что будет с его ногой, когда закончится война. Ведь, упаси Бог, может так и остаться!

— Зачем кантору, сыну кантора, убегать? — удивился старый Таг. — Здесь хромать можно даже лучше, чем в самой Вене.

Кантор, сын кантора, шел быстро, не оглядываясь — ни направо, ни налево, ни назад. Отбивал четкий ритм тростью с острым железным наконечником. Не остановился перед аустерией. Перешел мостик, под которым когда-то протекал большой ручей, почти река, приводя в движение колесо водяной мельницы, пока та не стала паровой, а сейчас на дне тонкая ниточка воды, только перед фашинной дамбой глубина, как и прежде, два метра. Кантор, сын кантора, отдалился, скрылся за поворотом.

Опять тишина.

Отошли от окна.

— И что теперь? — спросила Мина. Старый Таг вышел и закрыл калитку на крючок, а ворота на ключ. — Что теперь? — снова спросила невестка, когда старый Таг вернулся в залу аустерии.

— Залезете в подпол.

— Не будем мы никуда залезать, — скривилась Лёлька.

— Почему?

— Они первом делом потребуют водку. И найдут подпол. — Невестка старого Тага закусила губу.

— Верно, мама права, — обрадовалась Лёлька.

— Не бойтесь. Я вас хорошо спрячу. Крышку прикрою линолеумом. Никто не догадается, что в кухне вообще есть подпол. Первая ночь — самая худшая. А хуже всего в первую ночь — первые часы. Потом будет спокойнее. Дверь в кухню загорожу буфетом. — Он показал на стоящий в зале буфет. На полках фаянсовые кружки для молока и глиняные тарелки, расписанные красными розами и синими листьями. — Не волнуйтесь, я их туда не пущу. Скажу, что в деревне ни у кого нет подполов, есть только картофельные ямы во дворе. У нас вот так, если захотят, пускай сами проверят. У них по-другому? Я в этом не виноват. Женщин нет. Убежали. Почему убежали? Вот и я себя спрашиваю. Да потому, что глупые.

— Глупые! — крикнула невестка. — Только глупые да глупые, ничего больше не услышишь. Адвокатша Мальц тоже глупая, да? Гершон рассказывал, что видел, как она садилась в поезд. Вместе с мужем и младшей сестрой Эрной. — Мина поднесла два пальца к виску. — И надо же как раз сейчас начаться мигрени. Лёлька, принеси капли. Погоди, я сама. — Потирая лоб, она было направилась в спальню. Но остановилась.

— Ох! — выдохнула Лёлька. Она первая услышала и побледнела.

— Что случилось? — испугалась Мина.

— Отойдите от окна! Быстро! — сдавленным голосом приказал старый Таг. Подбежал к окну и задернул занавеску.

Все трое встали посреди комнаты под висячей лампой с черной жестяной тарелкой-абажуром.

— Это они! — прошептала Лёлька.

— Идите, говорят вам! Я прикрою крышку линолеумом. — Старый Таг подошел к кухонной двери.

Женщины не сдвинулись с места.

— Идите, ради Всемогущего! — взмолился старый Таг.

Обе подняли вверх пальцы.

— Да! — Мина заломила руки. — Это они. Отчетливо послышался цокот копыт. И стих, будто коней резко осадили. Перед домом раздались голоса. Скрипнула калитка. Тяжелые шаги приближались, звенели шпоры. Кто-то стукнул пальцем в оконное стекло. Несильно, нестрашно.

— Aufmachen! По-немецки?

— Aufmachen Fenster!

Что это за язык?

— Aufmachen sofort T"ur! [21]

—

Немецкий — без артиклей? — Невестка еще больше испугалась. — Какой ужас! Они притворяются нашими!

21

Открыть! Открыть окно! Открыть немедленно дверь! ( нем.)

— Переодетые казаки? — поднял брови старый Таг. И подошел к окну. — Глупее не могли придумать?

— Не открывай окно! Не открывай! — Невестка попятилась к дверям спальной комнаты.

Лёлька подбежала к ней. Мать и дочь обнялись.

Старый Таг махнул рукой. Шагнул вперед, собираясь открыть окно.

Невестка ущипнула себя за щеку. Лёлька сунула пальцы в рот.

В стекло снова постучали:

— Bitte, keine Angst! [22]

22

Пожалуйста, никакой страх! ( искаж. нем.)

Старый Таг обеими руками пригладил бороду, расправил плечи, подошел к самому окну. Громко крикнул:

— Kosaken? Vielleicht sind sie Kosaken?

— Nicht Kosaken! Aufmachen! Magyar! Magyar! [23]

Мать с дочерью переглянулись.

— Боже! — крикнула Мина. — Наши?

— Дедушка, открой!

— Magyar? — Старый Таг отдернул занавеску. — Чего же сразу не сказали? — Распахнул окно. — Eljen! [24] Eljen! Magyar! — Протянул руку. — Honved Husaren? С нами надо было сразу так, по-венгерски. Столько я еще понимаю. И тех зовите. Милости просим. — Он указал на двух гусар за калиткой. Оба, спешившись и повернувшись спиной, справляли малую нужду. — Милости просим. Мина, ключ у тебя? Поди открой, или нет, погоди, я сам открою. — Старый Таг огляделся в поисках ключа. — Да вот он, в двери.

23

Казаки? Может быть, вы казаки? …Не казаки! Открыть! Венгр! Венгр! ( нем., венг.)

24

Да здравствует, слава! ( венг.)

Невестка и Лёлька повернулись спиной к окну.

Гусар взмахнул кожаными перчатками:

— Nein, keine Zeit! [25]

— Нет, господин гонвед, [26] что же, они так и будут стоять перед домом? Нехорошо. Пусть войдут. Лошадей можно привязать. Вы любите сливовицу? Какой венгр не любит сливовицы! Нет? Капельку, для здоровья.

— Nein! Nicht!

— На минуточку!

Гусар энергично замотал головой.

25

Нет, нету время! ( нем.)

26

Гонведы ( букв.защитники родины) — название венгерской пехоты в Средние века; в XIX–XX вв. так называлась вся венгерская армия.