Авадон
Шрифт:
Здесь вообще ничего не росло. Но ничего и не разлагалось: возле загнутых рельс валялся труп бродячей собаки без малейших признаков гниения, даже лишай на костлявом боку не потемнел. Рядом с дворнягой лежала детская куколка с вырванными глазами. Остановившись на мгновение, Лимек заглянул в глубокую и узкую (от кумулятивной бомбы) воронку - вот что раскурочило рельсы - а потом быстро зашагал дальше. Из воронки веяло холодом.
Коверкотовый со-товарищи зачем-то забрали пальто Лимека, оставив его в одном парадно-выходном пиджаке, разумеется, уже безнадежно испорченном. Ни револьвера, ни дневника Петерсена, ни конверта с деньгами в карманах уже не было.
– подумал Лимек, поднимая воротник пиджак и пряча руки в карманы. В Сатаносе не было холодно, впрочем, и не было тепло. В Сатаносе было... никак.
Сатанос - один из древнейших районов Авадона - служил культурным центром города более пяти веков, еще со времен Верховного инквизитора Алкуина, достигнув расцвета при Беате Благословенной. Здесь размещались театры и музеи, опера и филармония, многочисленные картинные галереи и выставки, храмы и церкви, художественные мастерские и литературные салоны. Гибель Сатаноса стала, пожалуй, единственным трагическим эпизодом такого масштаба в истории Авадона, не связанным с Бездной...
Дойдя до перекрестка, Лимек остановился на мгновение, а потом, подчиняясь интуиции, свернул более широкую улицу, со скамейками на тротуаре. Весь тротуар усеяли опавшие листья блекло-желтого и темно-багрового оттенка. Листья лежали на асфальте абсолютно неподвижно, будто приклеенные, и не шуршали под ногами. На первой же скамейке была небрежно расстелена газета, словно кто-то собирался присесть, но боялся испачкаться. Лимек приблизился. На передовице стояла дата: 26 февраля 1926 года. День начала войны. Лимек дотронулся до газеты, и тонкая, как папиросная, бумага рассыпалась в прах...
Поперек улицы (она называлась улицей Прощенных, если верить старинным, с жестяным козырьком, указателям на стенах домов) стоял громадный танк, ощетинившийся дулами пушек и пулеметов. Левая гусеница у танка была перебита, а сам он выглядел так, будто его сконструировали во времена канцлера Вальсингама, то бишь - в конце девятнадцатого века...
В тот день в бой бросили все, что могли. Но враг применил оружие, аналога которому у армии Авадона не было. Оружие настолько могущественное, что даже принцип его действия был засекречен, и любые теории на этот счет приравнивались к государственной измене. Война началась с поражения. Сатанос обнесли стеной, замуровали все проходы и постарались забыть.
Но раз уж я здесь, подумал Лимек, значит, какой-то проход остался. Обойдя танк, Лимек вышел на маленькую площадь с пересохшей чашей фонтана в центре. С одной стороны площади высился музей естественной истории, чьи дорические колонным в два обхвата были густо оплетены засохшим плющом, а с другой - маленькая, но очень красивая церковь с чудом уцелевшим витражным орденом.
Только тут, на площади, Лимек вдруг сообразил, что еще было не так в Сатаносе. Тут не было эха. Совсем. Лимек даже не слышал звука собственных шагов - он подумал, что у него заложило уши, и попытался сглотнуть, но ничего не вышло, слюны в пересохшем рту не хватило и на это... Тишина стояла такая, что хотелось кричать.
– Эй!
– просипел Лимек и тут же зашелся сухим надрывным кашлем.
Тишина проглотила и сип, и кашель, растворив их в себе без остатка. Шуметь в Сатаносе было так же бессмысленно, как пытаться докричаться до фотокарточки. Четверть века безмолвия и неподвижности нельзя одолеть жалким "эй!" Лучше заткнуться, прилечь на скамейку, свернуть в клубок и подремать немножко - ведь все вокруг и так похоже на странный, почти не страшный
Лимек встряхнулся и зашагал к церкви. Круглый витраж с изображением ключа и песочных часов выделялся единственным цветным пятном в окружающем сером мире. Сыщик готов был поклясться, что уже видел эти ключ и песочные часы, причем совсем недавно... Ну конечно же! На похоронах Петерсена! Епитрахиль священника, который отпевал возможного самоубийцу...
Одна створка ворот церкви была приоткрыта, а на второй висела табличка: "Церковь Возвращения Св. Авернуса, пророка и избавителя". Насколько Лимек помнил из уроков богословия, эта небольшая секта возникла еще при Танкреде Свирепом после легендарного нисхождения Авернуса в Бездну, и практически исчезла после инцидента в Сатаносе. Но кто-то, видимо, продолжал верить, что Авернус вернется, и покойный Петерсен принадлежал числу прихожан... Лимек бочком протиснулся в церковь.
В крыше церкви зияла дыра размером с авиационную бомбу, а сам снаряд лежала на полу, в окружении разломанных скамей и дохлых голубей: ржавый цилиндр около метра в диаметре и более двух в длину, начиненный неразорвавшейся смертью. Очень осторожно, обходя лужи на паркетном полу и стараясь не побеспокоить бомбу, Лимек пошел к алтарю. Если бы его спросили - зачем, он бы не смог ответить.
За бомбой, перед алтарем скамьи стояли ровно и аккуратно, а на них сидели люди. Первые мертвецы, увиденные Лимеком в Сатаносе. Солдаты в противогазах и с винтовками на коленях. Мужчины с высохшими, как у мумий, лицами. Женщины, сложившие окостеневшие руки перед склоненными головами. Дети...
Не выдержав этой картины, Лимек запрокинул голову - и увидел сквозь дыру в крыше, как медленно струится свет от звезд на фиолетовом пологе ночи.
Эхо шторма
Еще великий Сарториус открыл закон: после каждого сильного Шторма в течение двух-трех дней Бездна вела себя необычно. Гениальный ученый назвал этот период Эхом Шторма, по аналогии с эхом по-настоящему сильного землетрясения.
Наблюдая за тем, как медленный звездный свет рисует замысловатые узоры в ночном небе, Лимек понимает (чувствует?), что он уже не совсем в Сатаносе. С реальностью начинает происходить нечто подобное тому, что произошло прошлой ночью. Расслоение. Только во много раз слабее и...мягче.
Время замедляется плавно.
Страха нет. Лимека охватывает невыносимая тоска, грусть по каждому ускользнувшему мгновению, по каждому прожитому впустую дню. Кажется, если напрячься, он вспомнит их все: не сказанные слова, нецелованные губы, невыпитые рюмки, несовершенные поступки. Их нельзя вернуть. Сыщик осознает это именно здесь и сейчас, когда время остановило бег, неумолимое течение вперед, и стало очевидно, что будущего еще нет, а прошлого уже нет, и есть только настоящее, одно растянутое до предела мгновение, застывшее, безмолвное, пустое.
Бессмысленное.
Из полумрака разрушенной церкви появляется мерцающий силуэт. Это женщина. В длинном белом платье. Светлые волосы до середины спины развеваются и парят в неподвижном густом воздухе, как в воде. Ноги скользят, не касаясь загаженного пола. Молочная кожа с голубоватыми прожилками вен светится изнутри.
Камилла.
– Здравствуй, Лимек, - говорит она.
Она всегда, с самого первого дня называла Лимека по фамилии. И только в постели - по имени.
– Здравствуй, - говорит Лимек. Сухость во рту пропала. Лимеку хочется выть от тоски, по-волчьи, долго, протяжно, со стоном.