Авадон
Шрифт:
Глухо застонав, девушка качается и закатывает глаза. Ноги ее подкашиваются, но Лимек не дает ей рухнуть на пол. Вскочив, он хватает ее за плечи, крепко сжимает и встряхивает.
– Не смей!
– гаркает он.
– Не смей мне врать!
Голова Альбины безвольно запрокидывается. Старые шрамы начинают кровоточить, и Лимек чувствует, как между его пальцев бежит горячая и липкая жидкость.
– Кто он?
– спрашивает сыщик.
– Кто этот ребенок, о котором спрашивал коротышка? Кто такой Абель?!
– Абель, - повторяет Альбина, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Абель...
Она вдруг вскидывает руки и впивается в Лимека длинными тонкими пальцами. Глаза
– Найди его, сыщик, - шепчет она.
– Ты только обязательно его найди. Умоляю тебя, слышишь, умоляю!!! Пожалуйста...
Она обмякает, и Лимек разжимает руки. Выпотрошенной тряпичной куклой Альбина падает на пол. И тут начинает разваливаться бордель. Вслед за ободранными шпалерами слезает со стен штукатурка, крошится цементная стяжка, обнажая кирпичную плоть цвета старой засохшей крови, а потом истлевает и мелкой пылью осыпается и она, оставив после себя лишь деревянный каркас, древние кости дома, стоявшего когда-то на этом месте - тонкие, выбеленные, сухие и ломкие. С хрустом они складываются, как игральные карты, поднимая облако праха, и Лимек оказывается на улице.
Наступает тишина. Какое-то странное, ненормальное затишье - будто город накрыли ватным одеялом и легонько так, будто бы шутя, придушили, чтобы не трепыхался... Кругом лежат сугробы - чистые, белые, искрящиеся, и мороз легонько покалывает кожу на лице.
Лимек опускается на одно колено и погружает руку в сугроб. Как странно: снег совсем не липкий, сухой, рассыпчатый. Лимек подносит пальцы к губам.
Это не снег; это - соль.
Лимек выпрямляется и смотрит по сторонам. Улицы Авадона погребены под солью. Кругом стоят мертвые коробки домов. А со стороны Бездны на фоне плотной черной стены вспыхивает крошечная, но ослепительно яркая точка.
На нее больно смотреть, но не смотреть на нее - невозможно. Лимек щурится, прикрывает глаза ладонью, и в этот момент точка превращается в огромную, во весь горизонт, вспышку. Мир становится негативом самого себя. Сухой горячий ветер налетает из Бездны, снося дома, будто картонные декорации, и срывая плоть с костей сыщика. Потом испаряется и скелет.
От Лимека не остается ничего.
Часть вторая
1
Утро застало Лимека возле трамвайного депо на окраине Левиафании. Как он туда попал, сколько времени бродил в забытье по городу - Лимек не помнил. Осознавать окружающую реальность сыщик стал только когда серое (нет, не серое - бесцветное, блеклое) безвременье, пропитанное промозглой сыростью и липким туманом, начали пронизывать слепяще-яркие лучи холодного зимнего солнца. Мимо Лимека продребезжал первый утренний трамвай, подсвеченный изнутри синими лампами, и сыщик, вздрогнув, окончательно очнулся.
Машинально он сунул руку в карман, чтобы нашарить мелочь, и только тогда понял, насколько озяб. Пальцы онемели и не гнулись, монетки выскальзывали, да и догонять трамвай на одеревеневших ногах было уже поздно. Лимек побрел пешком, стараясь не обращать внимания на то, как ноет от холода правая почка.
Улицы Авадона заполнились людьми и - одновременно - как будто бы опустели. Прохожие старались не замечать друг друга, и когда навстречу Лимеку из тумана вышла слепая женщина с выцарапанными глазами и окровавленными руками, Лимек решил последовать общему примеру. Он двигался, механически переставляя ноги, и изо всех сил пытался не видеть мертвецов, сваленных в кучи на перекрестках, разбитых окон, потеков сажи на стенах, перевернутых автомобилей, и опять мертвецов, на этот раз валяющихся
Другие солдаты - почему-то в противогазах и касках - расклеивали на столбах плакаты с портретом канцлера Куртца для поднятия боевого духа авадонцев, а трискели отлавливали и сажали в "воронки" сумасшедших и бродячих проповедников конца света. Авадон привычно и деловито избавлялся от последствий Шторма, и над всей этой будничной, в общем-то, картиной поднимался столб черного жирного дыма из трубы крематория.
В девять открылись первые магазины. Лимек завернул в продуктовый, выцарапал из бумажника сотенную Ксавье - у продавца округлились глаза, он замотал головой, мол, сдачи не будет, но Лимек затарился на все: купил две палки салями, батон белого хлеба, рыбные консервы - в томате и в масле, полкило ветчины (по двойной цене, потому что карточек у Лимека не было), килограмм сосисок, десяток яиц, две пачки сахара, упаковку растворимого кофе, коробку конфет, банку ананасов в собственном соку и баночку оливок, обязательно зеленых и без косточек - как любил отец. Когда Лимек ушел, прилавки магазина напоминали о великой Депрессии двадцатых годов...
Отец Лимека жил недалеко, но Лимек, нагруженный пакетами, поймал таксомотор.
Квартирку на шестнадцатом этаже одной из послевоенных новостроек в Левиафании старшему инженеру-конструктору Ольгерду Лимеку выделили в честь ухода на пенсию, в качестве компенсации за сорок лет безупречной службы на Фабрики (по официальной версии). Впрочем, как подозревал Лимек-младший, причина небывалой щедрости совета директоров крылась совсем в ином...
– Андрей?
– Отец, как всегда, широко распахнул дверь, даже не озаботившись посмотреть в глазок.
– Да, пап, это я, - сказал Лимек, бочком протискиваясь мимо отца в дверь вместе с пакетами.
– Держи, это тебе...
Пока отец суетливо принимал пакеты, Лимек прислонился к стене и почувствовал, как него накатывает волна облегчения, и тугой узел в животе начинает потихоньку отпускать... Живой, подумал сыщик. Слава богу, живой...
– Откуда это?
– удивлялся отец. Он то брал пакеты в руки, то ставил их на место, заглядывал внутрь, вертел в руках банки, то вдруг лез обниматься, и опять брал пакеты, обнюхивал колбасу.
– Тебе дали премию?
– Да, папа. Так и будешь держать меня на пороге?
– Боже мой, проходи, проходи, что же ты стоишь!..
– всплеснул руками отец.
– С ума сойти, настоящий сервелат...
Лимек не ел больше суток, но от вида еды его подташнивало. Он прошел, не разуваясь, в комнату, присел на подоконник и спросил:
– Пап, я покурю в форточку, ладно?
Отец не ответил, увлеченный распихиванием продуктов по полочкам маленького холодильника тут же, в комнате, и Лимек вытащил сигарету и чиркнул спичкой. Сухой табак тихонько потрескивал, синий дым поплыл по комнате, обволакивая старую мебель: продавленный диван, колченогие стулья, буфет с помутневшим от времени хрусталем и фаянсовыми статуэтками, этажерку с пластинками (отец обожал джаз), книжный шкаф и особую папину гордость - большую радиолу фирмы "Телефункен". На радиоле стоял мамин портрет и букет пластмассовых ромашек в стеклянной вазочке.