Авантюристы
Шрифт:
Вдруг где-то в глубине дома громко и отчаянно заверещал ребенок, потом крик перешел в плач, а на улицу из дома повалили радостно возбужденные мужчины.
«Все понятно, — подумал знакомый с некоторыми мусульманскими обычаями Нарышкин. — Обрезание. Чик-чирик мальцу сделали. Вот и радуются, нехристи!»
Сергей брезгливо поморщился.
А из дома на руках уже тащили зареванного мальчишку двух-трех лет. Новообращенного мусульманина поднесли к дервишам. Заубер не растерялся. Подражая муэдзинам, он, воздев руки к небу, пропел стих из
Дервиш Иоганн Карлович осторожно погладил ребенка по головке. Тот перестал реветь и протянул к нему свои ручонки.
— Майн либен киндер, — шепнул Заубер малышу в самое ухо. Тому стало щекотно, и он заулыбался.
Радостные крики огласили двор. Дервишей потащили к столу, и Нарышкин наконец-то смог запустить руку в горячий плов. Обжигаясь и дуя на пальцы, Сергей быстро принялся уписывать рис и баранину за обе щеки.
На все вопросы по совету умного Заубера он широко улыбался и, давясь пловом, старательно мычал: «Ийим! Тешеккюр едерим!»
Не прошло и нескольких минут, как турки принялись играть на каких-то своих балалайках, забили в барабаны, и мнимым бекташи опять пришлось изображать бурное веселье. Так продолжалось несколько раз. Перерывы между пловом и танцами становились все короче. Наконец «половецкие пляски» с их странноватой хореографией туркам прискучили.
Музыка смолкла. Мокрым от пота «дервишам» дали мешок с провизией и вывели их за ворота.
— Иоганн Карлович, а почему ты, сударь мой, решился по-немецки-то петь? — поинтересовался Нарышкин.
— О, это есть точный расчет на понимание человеческий натура, — улыбнулся немец. — Люди — везде есть люди. Любопытство. Надо было привлечь к себе вниманий. А, кроме того, я не знать длинных песен по-персидски. Пришлось петь на свой родной язык. Он для турок все равно не понятный. Какой разница? Святой человек все можно.
— А, пожалуй, верно! — Гроза морей хлопнул немца по плечу. — Помнишь, как мы нашего Аскольда монахам под таким же соусом сбагрили? Поблажил он немного, монахи и сомлели.
— Вот ты правильно сказал: люди — везде люди, что христиане, что мусульмане, — разглагольствовал Нарышкин. — И те, и другие до всякого такого бреда охочи. Надел рубище, поорал дурным голосом, покрутился волчком — все! Можешь нести любую околесицу — всему поверят, — резюмировал он.
В ответ на это Заубер, шедший впереди, резко повернулся и, нахмурившись, неодобрительно посмотрел на Сергея.
— Послушайте, молодой человек! — сказал он внушительно. — Мой студенческий стих не есть «бред и околесица»! Зарубить это на вашем носу!
— Ишь ты
Вдруг откуда-то со стороны моря донесся отчаянный женский крик.
Сомнения быть не могло: кричала Катерина.
Группа оборванных «бекташи» во главе с Нарышкиным скатилась с обрыва на прибрежную гальку. У кромки прибоя бился в истерике Степан, размазывая кровавые сопли по бороде и в ярости потрясая кулаками.
— Дочуру мою… ыыыы! Ироды…. Живодеры… ыыы-х!!!
Нос у Степана традиционно был разбит и напоминал мятую сливу. Катерины нигде не было видно, но в море уже довольно далеко от берега качалась на волнах фелука.
— Ше случилось среди здесь? — поинтересовался Моня.
— Уииии! — взвыл пуще прежнего Степан, указуя рукой на небольшое судно. — Украли Катеринушку, нехристи басурманскиииия!
— Как так! — Сергей озадаченно посмотрел на фелуку, которая, наполнив ветром паруса, быстро удалялась.
— А вот так! — крякнул Степан. — Умыкнули джанечку мою, блудодеи окаяннные! А мне всюю душу в пятки вколотили, еле живым оставили!
— Что делать-то станем, зятек дорогой, ась? — с надеждой спросил он, хватая Сергея за рукав.
«Ишь ты, быстро меня в зятья записали!», — подумал, высвобождаясь, Нарышкин, в то же время чувствуя приступ ярости и бессилия перед похитителями.
— А и впрямь, что же делать, Иоганн?!
— Такой цорес, такой цорес, — запричитал Моня. — Шебы вся их турецкая шаланда отправилась бичков покормить!
— Они украсть девушка, чтобы продавать в гарем, — задумчиво глядя на уменьшающуюся в размерах лодку, пробормотал Заубер. — Я думать так, что они плыть в Истанбул. Там есть большой спрос на русский красавица.
Степан, услышав, что дочь хотят продать в гарем, совсем обезумел от горя и, воздев руки к небу, большими скачками понесся прямо в набежавшую волну.
— Стой, дурак! — крикнул ему Нарышкин, но невысокая волна уже сбила разбитого горем отца с ног, и тот, полетев кверху тарашками и поболтавшись некоторое время в полосе прибоя, был выброшен на берег ногами вперед с полным ртом гальки и водорослей.
Мокрый и жалкий, он сел на берегу, стуча зубами и отплевываясь, и тихо заплакал.
— Уломался, дуралей сероухий, — глядя на него с жалостью, вздохнул Терентий.
— Если они поплыли в Стамбул, то это нам на руку, — твердо сказал Гроза морей. — Не хнычь, Степа, разыщем мы Катерину и обязательно вернем!
— Шанец есть — подбодрил Брейман. — Крохотный шанец, ше мы не умрем на етих чертовых камнях, а дотопаем-таки до Константинополя. В какой он, господа, стороне, кто-нибудь может сказать? Чтобы «да», так нет!
— Я думать, что он там. — Заубер махнул рукой в ту сторону, куда ушла фелюга. — Сола сапин, гери денюн, повернуть налево и идти назад… по берег моря! Когда мы лететь, я видеть в той сторона много огней.