Авантюристы
Шрифт:
Фроська умудрилась часть киселя вылить на себя и, перепачканная липким варевом, в окружении роя мух, бродила по дому, причитая и охая.
Впрочем, просидевшие весь день впроголодь путешественники не заметили, что поздний обед не удался. Нарышкин надолго задумался о чем-то своем, сидел, хмуро подперев голову, ни на кого не глядя. Катерина, за весь день не проронившая ни слова, делала вид, что продолжает дуться на Сергея за вчерашнее, а Степану при мысли о становом приставе было не до гастрономических тонкостей. Ему вообще кусок
Спать отошли поздно. Когда хватились, постельного белья в доме не оказалось, не было даже одеял и подушек. Пришлось послать Митьку Косого в деревню. Пока тот притащил стеганые, довольно вонючие крестьянские одеяла, пока разобрались, кому где почивать, пока Нарышкин надавал очередных оплеух Митьке, просто потому, что тот постоянно путался под ногами, и, кроме того, все еще чесались руки… в общем, к тому моменту, когда в доме все затихло, заведенные Сергеем по приезду часы гулко пробили двенадцать.
— Ну вот я и дома, — сказал себе Нарышкин, устраиваясь в кабинете. Он вытянулся на диване и с легкой брезгливостью натянул одеяло. Прохладная, благоухающая сиренью весенняя ночь накрыла усадьбу, и все потонуло во мраке. Все, кроме белеющего колонами старого дома, который вновь обрел хозяина и смысл существования.
Глава девятая
АВГИЕВА КОНЮШНЯ
«Поклон тебе, мой друг Тарас Скотинин,
Дай руку мне!
Свинюшник твой далек, брат, до упадка,
В нем тьма свиней…»
Утро выдалось погожее. Дом пронизывали пыльные солнечные лучи, на кухне гремела посудой дворня. Григорию удалось реабилитироваться: сооруженный им завтрак, впрочем, весьма нехитрый, оказался не так уж и дурен. Фроська с Танюхой, хотя и бродили заспанными, но накрыли стол со всей возможной проворностью. Сергей отлично выспался, и настроение его с утра было куда лучше вчерашнего.
Позавтракав, он сделал необходимые распоряжения, велел дядьке Терентию присматривать за людьми, Катерину предоставил самой себе, не зная чем бы этаким занять девушку. Сам же отправился навестить родителей. Степан, вооружившись обломком косы, поплелся вслед за ним. До места шагали почти с версту.
Могила находилась на старом сельском кладбище, обнесенном выгоревшей на солнце изгородью из серых жердей. Холмик под которым покоились родители Сергея, весь заросла бурьяном. Пришлось изрядно повозиться, борясь с сорняками и поправляя покосившийся крест. Степан и Сергей, оба раскрасневшиеся и взмокшие от пота, присели на скамью. Нарышкин достал склянку с водкой. Крякнули на помин души Валериана Сергеевича и Марии Ивановны, незабвенных и дорогих родителей. Сергей всплакнул и долго сидел в задумчивости, поддавшись нахлынувшим чувствам и воспоминаниям.
Обратно возвращались молча. Но когда шли заросшим, одичавшим парком, Нарышкин нарушил
— А знаешь что, Степа? Все это начинает меня занимать, — оглядевшись вокруг, заговорил Сергей. — Я ведь, когда известие о смерти Петра Кузьмича получил, решил, что как ни крути, а в имение съездить надо. А тут ты как раз объявился с кладом. Аглая, будь она не ладна, с квартиры погнала…
Сергей сорвал травинку, повертел ее в руках.
— Петушок или курочка? — неожиданно улыбнувшись, спросил он Степана.
— Вы это об чем, Сергей Валерианович?
— Да нет, это я так, детство вспомнил. Мы в детстве играли здесь в парке с дворовыми ребятами. Бывало, этак вот, сорвешь былинку и угадываешь — петушок или курочка, — Сергей провел пальцами вдоль стебля, показал собравшийся в перстах пучок. — Видишь, хохолок небольшой, стало быть, курочка.
— Не пойму я, сударь, об чем Вы толкуете, — Степан поморщил лоб.
— А я толкую, Степа, вот о чем. Я ведь поначалу тебе не поверил. Съезжу, думаю, в имение. Могилу родителей навещу, с делами, глядишь, разберусь да и, пожалуй, развлечение выйдет — лекарство от Петербургской хандры. А клад… что ж, забавно, но не более того…
— А теперь, стало быть, поверили?
Нарышкин оглянулся по сторонам, внимательно посмотрел на Степана.
— Стало быть, теперь, любезный мой Степан Афанасич, я склонен относится ко всему этому всерьез. Что-то есть во всей этой истории… Что-то есть.
Нарышкин понизил голос:
— Смерть моего управляющего, твое явление, карета черная, человек этот в Москве, мельница, камень, в меня брошенный. Что-то и впрямь за этим кроется. Что-то кроется. Ты мне, Степушка, вот что поведай: почему это Петр Кузьмич перед смертью именно тебе открылся? Что это, у него ближе тебя никого не нашлось?
Степан вздохнул:
— Так ведь я же Вам рассказывал. Мы с Петром Кузьмичом — давние знакомцы, можно сказать, сродственники. Катерина крестницей ему приходится. Стало быть, кумовья мы с ним были. Упокой господи его душу…
— Ты давай, брат, не темни, — оборвал Нарышкин. — Рассказывай, как есть. Тоже мне, «кум» сыскался…
Степан тяжело засопел, оглянулся вокруг. В аллее никого не было. Сквозь густую листву заросшего парка кое-где пробивались солнечные лучи, пятная золотом таинственную изумрудную сень.
— Ну, дела у нас были с Петром Кузьмичом… — неохотно пробормотал Степан.
— Какие такие дела?
— Ну, как какие… всякие дела. Я для него продавал кой-чего… помаленьку.
— Что продавал? — Сергей нахмурил брови.
— Ну, там разное… все разве упомнишь.
— Что продавал? — повторил вопрос Нарышкин, пристально глядя в глаза собеседнику.
— Ну, что Вы меня, сударь, пытаете! Прямо с ножом к горлу приступили, — попытался обидеться Степан.
Нарышкин не дал ему договорить, он сделал быстрый выпад и ухватил «компаньона» за бороду.