Авантюристы
Шрифт:
– И то верно, – согласился староста. – Так вот, прослышал я, что негидальцы здешние, что у горного хребта обитают, много золота имеют. А на что оно им? – дикий народ, в бубен бьют – думают, духов призывают. Тьфу, нехристи! Так вот, хочу я отряд снарядить из верных людей, да золотишко-то к рукам прибрать, а их чумазых… Сам понимаешь, золото они просто так не отдадут.
Фрол растерялся.
– А как же власть? Это ж убийство…
– Оно, Фролушка… Какая власть тебя беспокоит? Та, что вокруг острогов понастроила? Неужто ты думаешь, местного
Староста рассмеялся и отхлебнул медовухи.
– Когда выходим? – поинтересовался кузнец.
– Вот, это по-нашему! Не ошибся я в тебе, дорогой зять! Да после свадьбы и отправишься во главе отряда, желающих будет – хоть отбавляй. Да и Васятку с собой возьми, дом у него совсем покосился, помочь надобно человеку, – хозяин подмигнул.
Фрол понял: Любавин ухожёр не должен вернуться обратно в скит.
Глава 9
Пелагея, стоя под дверью горницы, перекрестилась: что ж взяла грех на душу – подслушала мужнины разговоры, но то не напрасно. Она потихоньку вышла из дома и отправилась на задний двор, если что – она доила коров и ничего не слышала.
Смеркалось, подходило время вечерней дойки. Пелагея сидела рядом с коровой, но делать ничего не могла – руки не поднимались. Бурёнка беспокойно мычала – вымя было переполнено, доставая чуть ли не до земли. Женщина же находилась в оцепенении, понимая, что задумал муж: но что она может сделать, как отвратить убийство несчастных негидальцев?
Корова в очередной раз недовольно подала голос, призывая хозяйку начать, наконец, дойку. Пелагея очнулась, машинально почувствовав в руках тёплые коровьи сосцы, струйка молока хлынула в ведро.
Наконец, подоив трёх коров, Пелагея направилась в светёлку дочери, та не спала, сидела на кровати в одной ситцевой рубахе, расчёсывая волосы.
– Ты чего неприбранная? – поинтересовалась мать, в тайне надеясь, что дочь передумала совершить дерзкий поступок.
– Успею, – спокойно ответила та. – До рассвета время ещё есть.
Иван Терентьевич и Фрол изрядно выпили, кровь молодого жениха взыграла, и он без обиняков заявил:
– Чего тянуть, для верности, дабы у девки не возникло мыслей дурных, надобно её обабить!
Иван Терентьевич округлил глаза.
– Ты это… Фрол, не горячись, всему своё время. Хотя… Сиди, сейчас приду…
Он встал, покачнувшись, и направился в светёлку Любавы.
Дочь сидела на кровати, поджав ноги, рядом на табурете стоял приготовленный узелок. Неожиданно дверь отворилась, на пороге появился отец семейства, он икнул и заплетающимся языком заявил:
– Любава, ты давай готовься… Сейчас в тебе придёт твой суженный…
Девушка обомлела, не понимая, что происходит.
– Вы, батя, о чём это?
– О том, что одень новую рубаху. Фрол придёт к тебе в светёлку…
– Чаво?! – возмутилась она и вскочила с кровати. – С какой стати?!
Иван Терентьевич
Он решительно наступал на неё:
– Я дал согласие, всё равно через два дня свадьба: чего тянуть – то?
Любава растерялась: мало того, что она стоит перед отцом полуголая, так её ещё и невинности хотят лишить без её согласия.
– Я не хочу так, не согласная я! – закричала она, в надежде, что услышит мать и придёт ей на помощь.
– Чаво? Супротив отца идти? – Иван Терентьевич начал постепенно свирепеть.
Девушка поняла, что ситуация безвыходная.
– Батя, я просто хочу, чтобы всё было, как положено после свадьбы, – предприняла она последнюю тщетную попытку.
– Нечего томить мужика, готовься, – приказал отец.
Неожиданно его взгляд упал на узелок, лежащий на табурете рядом с кроватью.
– Это чаво? – он кивнул в сторону собранных вещей. – Куды собралася, абанатка[50]? Сбечь, стало быть, хотела? Признавайся, а то Фрола позову, да ещё за ноги самолично держать буду!
Любава поняла: всё пропало…
Пелагея переливала парное молоко в большой глиняный кувшин, когда услышала душераздирающий крик дочери. Она бросила ведро, остатки молока вылились на земляной пол сеней, схватила тут же стоящие вилы и опрометью помчалась в светёлку.
В тот момент, когда Пелагея отворила дверь и увидела лежащего Фрола на растерзанной дочери, который пытался заломить ей руки, дабы та не сопротивлялась; женщина, не раздумывая, вонзила вилы прямо в зад насильнику. Кузнец издал душераздирающий рёв, подобный бешеному быку, соскользнул со своей жертвы и, катаясь по полу от неистовой боли, проклинал своих будущих родственников.
Любава лежала на кровати в изорванной в клочья сорочке, на плече виднелась свежая ссадина, она даже не могла плакать, а просто стонала от боли и обиды. Пелагея, недолго думая, перевернула вилы, и ударила древком Фрола по голове несколько раз, тот затих, распластавшись на полу с голой окровавленной задницей.
Женщина, хоть и находилась в состоянии отчаянья, всё же понимала – сейчас появится муж: и что тогда? Но он не появлялся. Любава перестала стонать, села на кровати:
– Ма…Матушка, – едва вымолвила она. – Батя убьёт Васятку, он всё понял… За ним пошёл…
– Любавушка, – Пелагея отбросила вилы и бросилась к дочери. – Неужто сохальничал?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Есть Бог на свете, – сказала мать. – Быстро одевайся и беги, пока Фрол не очнулся и батя не пришёл. Я тута сама справлюсь.
– Матушка, как же вы? Ведь розгами забьёт!
– Пущай попробует! – Пелагея злобно блеснула глазами и схватила вилы, лежащие на полу. – Беги в Алгачи, проси защиты у начальника тюрьмы, говорят, он нас, староверов, не жалует. Скажи, что не выдержала такой жизни, авось поможет документы выправить. Да поторапливайся!