Авантюрный роман
Шрифт:
Наташа так и застыла с этим лоскутком в руках. И если бы Гастон сейчас вернулся — она все равно не разжала бы руки, не спрятала бы этот драгоценный документ.
— Что это значит? Кто «она»? Она любит молодого… надо отказаться…
И вдруг мысль, хитрая, неприкрашенно лживая:
— А может быть, это все-таки деловое письмо? Может быть, было затеяно какое-нибудь темное дельце, от которого надо отказаться. А слова «она его любит» тоже касаются какого-нибудь жулика, которому доверяет намеченная к облапошению богатая американка. Ничего в этом невозможного
И вдруг… душа вскрикнула:
— Так отчего же это так убило его? Нет, это не то, не то. Как он согнулся, сломился весь… Нет! Удар был нанесен в сердце.
Ей стало страшно. Где он? Бедный, заблудившийся мальчик! Он сидит один на берегу. Он все равно не даст подойти к себе, но пусть видит, что она и в этом, позорном для нее горе (от другой женщины идет оно!) с ним.
Она скрутила бумажку, засунула ее в палец перчатки и бросилась за Гастоном.
Но выйдя в холл, остановилась пораженная: он уже вернулся, стоял, опершись локтем о бюро и нагнувшись к самому лицу кассирши, шептал ей что-то. Он держал ее за руку, и немка, обернувшись на стук Наташиных каблуков, вдруг страшно смутилась и отдернула руку. Прежде она никогда не смущалась так, почти до испуга.
— Ты на пляж? — спокойно спросил Гастон. — Иди, иди, я сейчас приду тоже.
Она пошла на пляж. Но он не пришел.
20
Злодей тут усмехался
И расправлял усы,
Надел свои перчатки
И смотрит на часы…
Вечером Гастон сказал ей, что ему придется ненадолго уехать.
— В Копенгаген.
— В Копенгаген?
Это слово было ей приятно. Она боялась услышать «Париж».
— Очень ненадолго. И на этот раз я рассчитываю на полную удачу, так что можно будет сразу же ехать в какое-нибудь шикарное место. Лето кончается — надо торопиться.
— А я не могла бы поехать с тобой?
— Вот уж не стоит. Я буду бешено занят, и со мной будут разные дельцы, с которыми мне не хочется тебя знакомить.
Наташа смотрела на его неестественно бледное, постаревшее и подурневшее лицо и с удивлением думала: отчего же он не плачет?
Ей казалось, что он в минуты горя непременно должен плакать. Впрочем, ведь уже один раз плакал, тогда… в тот вечер. Может быть, действительно у него деловые неприятности?..
— А ты за это время займись как следует твоим голландцем. Чтобы к моему возвращению он был влюблен, как тигр! — шутил Гастон и улыбался мертвыми губами.
— Когда же ты думаешь ехать?
— Завтра.
Послали за бельем к прачке, купили на дорогу клетчатую кепку, пошли купаться. Но Гастон не смог войти в воду.
— Мне холодно, — сказал он.
Он был, как больной.
Вечером он сказал Наташе:
— Я рассчитываю
Наташа не почувствовала благодарности за его милую заботу. Она почувствовала только тревогу от слов «две недели». Значит, может случиться, что разлука растянется на две недели.
— Ты хочешь, чтобы я писала тебе?
— Ну, конечно. Пиши до востребования на буквы Л.Д.
— Л.Д.?
— Да, да, Л.Д. Я тоже буду писать.
Вечером Наташа отказалась идти в ресторан «на работу». Побродили по берегу.
Вечер был неизъяснимо тоскливый. Маяк бросал таинственные сигналы кому-то в далекие туманы. Два коротких луча, один долгий. И опять — два коротких, один долгий. Настойчиво, упорно. И не ждал ответа…
— Значит, ты будешь писать мне? — снова спрашивала Наташа.
В береговом кафе играл оркестр. Колыхались несколько пар.
Гастон и Наташа, не сговариваясь, пошли на свет и музыку.
Сели за столик.
— Хочешь? — спросил Гастон и привстал.
Он звал ее танцевать.
Немного удивленная, она положила руку ему на плечо.
— Как он изумительно танцует! Точно профессионал, — вспоминала она свое первое впечатление.
Лицо у него было очень бледное, как, впрочем, и весь этот день с той минуты, как он прочел письмо. Глаза полузакрыты, губы чуть-чуть шевелились, точно он говорил что-то.
— Он не со мной танцует, не со мной, не со мной!
Наташа улыбалась и двигалась, как автомат.
— Как все это странно! — думала она. — Почему я не могу спросить у него, о ком он думает? Он, конечно, не ответит, но с моей стороны гораздо естественнее спросить, чем делать вид, что считаю все благополучным и верю ему. Точно меня нанял кто-то роль разыгрывать.
Ночью она не спала.
Под утро увидела мутное море и джентльмена-рыбу, который, вытянув обе руки вбок и почтительно склонив свою плоскую голову, делал пригласительный жест.
Русские мальчики приплясывали на берегу и поддразнивали Наташу, напевая:
«Полюбила рыбу-судачину, Принимала рыбу за мужчину»И проснувшись, она все еще как будто слышала их голоса и смех.
Сон дурацкий и, пожалуй, даже веселый, а потянулась от него тоска, как туман, на все утро.
Гастон быстро уложил вещи, отвез их на вокзал и, вернувшись снова, долго шептался с кассиршей.
— Не обокрал бы он ее на прощанье, — спокойно подумала Наташа.
Такая мутная боль наполняла всю ее душу, что эта безобразная мысль была даже приятна. Ведь это было нечто простое, бытовое, реальное. Люди живут во всякой жизни. Счастливые — в хорошей, несчастные — в дурной. Но в подозрениях, догадках, трепетах и снах, когда они составляют весь быт и уклад, — жить нельзя.