Авантюры студиозуса Вырвича

Рублевская Людмила Ивановна

И если бы Прантиш, измученный баснями Американца, случайно не гля­нул за окно, беду заметили бы только когда стукнет в ворота. Со стороны леса приближались-суетились огни.

Мельник судорожно вздохнул, как жолнер, которому попала под сердце стрела, и он осознал, что умирает.

— Конец. — прошептал Евхим непослушными губами и закрестился, зашептал молитву. Его дочь просто смотрела на огоньки большими безна­дежными глазами, и Прантишу казалось в полумраке, что нарост на ее щеке шевелится, как живая пиявка. Огни приближались, послышались отдаленные

выкрики. Во дворе, наконец, залаяла собака.

— Что это за гицли? — сурово спросил Агалинский, всматриваясь в тем­ноту. — Разбойники?

— Часть лесных, часть из деревни. — пробормотал мельник. — Гро­зились несколько дней — если мор в деревне не кончится — Саклету убить. А нам куда деваться — не спрячешься, выследят. А доченька только трава­ми лечила.

— Что за мор? — строго уточнил Лёдник.

— Почесун, ваша мость.

Нападающих, судя по факелам, собралось десятка два. А когда Прантиш, кое о чем догадавшись, бросился к другому окну, оказалось, что и с той стороны приближается дюжина.

Теперь стало понятным и отсутствие посетителей на мельнице, и то, что разбежались все мельниковы помощники.

— Да я сейчас этих бунтовщиков, как очерет, положу! — бушевал Америка­нец. — Нас шестеро, если слуг посчитать, пороху хватает — сейчас я им учиню бунт! Евхим, кличь кучера! Оружие доставай какое есть! Перестреляю гадов!

Агалинский с саблей в одной руке, с пистолетом в другой бросился во двор, за ним в осеннюю звездную ночь — звезды почти гроздьями свиса­ли, — вылетели Прантиш и Лёдник. Профессор удержал Агалинского, кото­рый был готов уже стрелять во все, что двигается:

— Ваша мость, это не просто холопы, что разбегутся от выстрела. Это люди, испуганные до такой степени, что перестали бояться смерти. Они во­оружены вилами и косами, против них наши сабли — что лучины. Позволь­те, я сначала с ними переговорю. Мне приходилось во время эпидемий встре­чаться с толпами охотников на ведьм.

Пан Гервасий брезгливо стряхнул с себя руку доктора, будто это был мерзкий паук.

— Без твоего совета обойдусь, трус!

— Это не совет, ваша мость. Это единственный разумный выход, — резко заявил Лёдник и, не ожидая от собеседника гневного взрыва, вышел за ворота и крикнул назад:

— Запирайтесь и не высовывайтесь! Не стрелять, пока не дам сигнала!

Бубнел испуганные молитвы Хвелька, ему помогал мельник. Прантиш припал к щели между досками, целясь из ружья в пришельцев: доктор стоял, скрестив руки на груди, обманчиво спокойный. Люди с факелами, вооружен­ные кто чем, остановились перед ним. Впереди был худой высокий мужик с запавшими светлыми глазами, горевшими фанатичным огнем.

— Отдайте нам ведьмарку!

— Вы знаете, что нападаете на самого пана Гервасия Агалинского, кото­рый остановился в этом доме? — спокойно спросил Лёдник, и Агалинский подтвердил свое присутствие градом изощренных проклятий, среди оных самым пристойным было «дети чесоточной суки».

— Против ясновельможного пана мы ничего не сделаем, — высокий мужик, будто подтверждая слова,

стукнул о землю своими вилами, что смеш­ным образом походило на стук жезла мажордома о паркет, как сигнал начи­нать бал. — Но мы не хотим, чтобы ваши мости ту ведьмарку увезли и наши люди от ее сглазов зачахли! А приговор мы выполним!

Толпа за его спиной завыла. Несколько человек, как и предводитель, очевидно отличались от обычных изнуренных холопов — вместо сермяг вывернутые шерстью наверх тулупы, за поясами — сабли. Лесные люди. С этими договориться тяжело.

— Почему вы решили, что Саклета виновата в эпидемии?

— А кто еще? — выкрикнул один из мужиков, вооруженный обычным топориком. — Она колдовством с детства живет! Сам видел, как черного кота под колесо мельницы кидала! А когда дала снадобья моей жене, так та через неделю пятнами красными пошла. А потом и я, и вся деревня!

Мужик ткнул пальцем себе в лицо, где действительно красовалось рас­царапанное до крови пятно.

— Хочет, чтобы все были такими же страхолюдными, как сама. Пан видел, что к ее лицу красный змей присосался? Все знают — Евхим ее мать беременную взял, от Водяного она! Она ведьма!

— Жернов на шею — и утопить! — заревели пришельцы.

— Подождите, судари! — доктор поднял руку, и крики стихли. — Я — доктор. Дайте мне время, и я вылечу всех.

— А она снова на нас хворь нашлет! — выкрикнул кто-то.

— Если я уберу с ее лица «красного змея», вы поверите, что Саклета — не ведьма? Она же, наверное, в церковь ходит, причастие берет.

— Ты, может, сам ведьмак! — выкрикнул кто-то из толпы, и вилы напра­вились на Лёдника, как на загнанного волка.

— Доктор, не молоти языком! Я здесь пан, мне и решать! — выкрикнул Агалинский из-за забора. — Бунта не потерплю, но и колдунов покрывать не собираюсь!

Люди одобрительно загудели. Лёдник властно приказал пришельцам:

— Мы сейчас посоветуемся! Ждите здесь решения! — и зашел в ворота. К доктору тут же подлетел Агалинский.

— Ты что здесь взялся командовать, клистирник проклятый? Кто ты такой? Ведьмак ведьмачку спасать наладился? Да я тебя.

Агалинский выхватил из-за пояса плеть и замахнулся. Лёдник перехватил панскую руку и так сжал, что пан охнул.

— Я, ваша милость, присягу свою вам помню и готов платить. Но пан ошибается, если думает, что я позволю хоть одну плеть от той смертельной дозы заранее испробовать на своей шкуре. И я не позволю отдать на смерть эту несчастную девочку.

Лёдник кивнул в сторону Саклеты, которая даже не плакала, не пыталась спрятаться, а покорно стояла около отца, опустив голову, похожая в белом платке на сломанный цветок.

Прантиш сразу же подлетел к Лёднику, готовый остудить пыл Агалинского саблей.

— Я все улажу сам, ваша мость, — твердо сказал Американцу доктор. — Я видел проявления эпидемии и узнал болезнь. Ничего сверхъестественного. Прошу только ясновельможного пана не вмешиваться — в конце концов, это мужицкое дело, не стоящее ваших благородных хлопот.