Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
Глава 55
Лето кончается августом, выходные — воскресеньем, воскресенье — вечером… Все хорошее когда-нибудь заканчивается, но я, вопреки словам Вани, упрямо верю, что завтра проснусь в идеальной версии своего будущего.
И только эта окрыляющая вера не дает мне опуститься на коврик посреди своей комнаты и горько разреветься. Я прощаюсь с большим молчаливым шкафом, в недрах которого не раз пряталась от родительских скандалов, с мягкой кроватью, на которой путешествовала по волшебным снам и мечтам, со столом,
В углу в томительном ожидании притаилась дорожная сумка с самым необходимым, остальное я сгребла в охапку и подарила Инге.
Я уезжаю в прекрасное далеко: сегодня, вечером, в последнее воскресенье августа. Еду в никуда, в огромный враждебный мир, где живут совсем другие люди и действуют другие правила.
Меня колотит от скорой встречи с Ваней, от невозможности даже примерно просчитать его реакцию на мое появление в школе, прибивает к земле черная безысходность, застывшая в его глазах в день нашего расставания. Он исполнил мою просьбу исчезнуть и по сей день ее исполняет, но как? Мучается, как и я, или приказал себе не страдать и двинулся дальше?.. Нет, он не ветреный и не соврал про любовь, просто он намного сильнее меня.
Я в последний раз смотрюсь в украшенное наклейками зеркало, моргаю, чтобы прогнать засевшую в карих глазах тревогу, прячу в карман камешек с Ваниного брелка и, подхватив тяжелую сумку, решительно выхожу за дверь. Пролетаю через тихую, залитую закатными лучами гостиную, бросаю взгляд на уютную кухню, надеваю пыльные кеды и под горло застегиваю ветровку.
За распахнутыми воротами довольной кошкой урчит тачка Стаса, мама, отводя заплаканное лицо, забирает мои пожитки и решительно направляется к ней. Но Стас молниеносно нарисовывается рядом, шутливо грозит маме пальцем и, пробормотав что-то типа: «Тома, ну не в твоем положении…» перехватывает у нее сумку и ловко загружает в багажник.
Я тихонько ахаю, но эти двое ведут себя как обычно и больше ни в чем не палятся, и я даю себе зарок в ближайшее время пристать к маме с расспросами. Только уже по телефону…
Двор залит алым густым туманом, небо над крышами, садами и черными вековыми соснами сияет золотистыми сполохами, стремительно темнеет и холодает. Это лето уходит — в запахе скошенной травы и дыме костров. Уходит навсегда.
Я кошусь на перекопанную, обложенную песчаником клумбу, на тихие владения соседей, на пустое крыльцо Волковых и, следом за мамой, выбегаю за забор.
У калитки, привычно растягивая рукава полосатого свитера, стоит растерянная Инга и светло улыбается:
— Пришла пожелать тебе удачи, Лер. Живи, учись, найди друзей и покори столицу. Обязательно отыщи Ваню и передай от меня привет! Я в вас верю, ребята. И… буду скучать. Сильно. Как отсюда до Луны, — она разводит в стороны тонкие руки и шагает ко мне навстречу, и я, зажмурившись, крепко ее обнимаю. Запах детства, солнца и ромашкового луга окутывает с головы до ног, и я торжественно обещаю:
— Я обязательно с ним поговорю и заставлю себя выслушать. И… я тоже буду скучать — от Луны и до неба. Приезжайте с Игорем на следующих
* * *
По салону гуляет кондиционированный сквозняк, аромат освежителя «Елочка» и тихий шепот музыкального исполнителя; мама, не особо скрываясь, ежесекундно вздрагивает и утирает глаза.
— Тома, ну брось! Не рви душу! — уговаривает ее Стас, беспомощно стискивая руль. — Лера не подведет. Я сам в шестнадцать из дома уехал, как видишь, не пропал. Родная, ну, хочешь, мы каждые выходные к ней будем мотаться? — Он с заботой и нежностью гладит маму по волосам, и та кисло улыбается.
В душе что-то пульсирует и горит, но я не знаю названия этой эмоции. Прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и провожаю взглядом знакомые до каждой трещины домики центральной улицы. Завтра я не пройду мимо них на школьную линейку. И больше не споткнусь о гадкую арматуру на перекрестке.
Несмотря ни на что, я благодарна отцу за поступок и теперь в полной мере осознаю, почему Ваня выбрал бы для обидчиков своей девчонки наказание всегда вести себя по-человечески. Да, страшное прошлое невозможно исправить, но будет круто, если эти запутавшиеся люди больше никому не причинят зла и боли.
Всю неделю я писала отцу сообщения и справлялась о здоровье. Он быстро пошел на поправку: гуляет на костылях по коридору, завтра планирует посетить больничный двор, а после выписки пообещал «зашиться». Новость обнадеживает — трезвым он нравится мне гораздо больше.
Под козырьком единственного в Сосновом супермаркета грустно светится табло моего любимого кофейного автомата, и я отстегиваю ремень безопасности:
— Стас, подожди, пожалуйста! Мам, я хочу кофе в дорогу купить.
Авто послушно тормозит у стоянки, мама, снова изобразив подобие улыбки, просит взять пару стаканчиков и им, и я, нащупав в кармане карту с несметными богатствами, вываливаюсь в прохладный ранний вечер.
На берегу никого — даже самые крутые и отбитые жители Соснового готовятся к началу учебного года, наглаживают парадные сорочки и блузки, спешно меняют устоявшийся за лето распорядок дня… Лишь одинокий фонарь стойко несет свою никому не нужную вахту.
Струйка кофе с шипением заполняет сначала один, потом и другой стаканчик, я в три прыжка отношу их маме и Стасу и возвращаюсь на крыльцо за новой порцией. С замиранием сердца выбираю латте с миндалем и карамелью, ощущаю его успокаивающий аромат, грею ладони о картонные стенки стакана и расслабляю плечи.
В большой неподвижной воде отражаются последние закатные сполохи, в прозрачной глубине неба над ней зарождается синяя ночь с россыпями белых звезд, а где-то на дне упокоились с миром старая замшелая лодка и прежняя я.
Вдалеке, на волшебной поляне, загораются искорки огоньков, эльфы машут мне приклеенными гипсовыми ручками, домик ведьмы загадочно подмигивает уцелевшим стеклом, а притихший локомотив лязгает заржавевшими суставами и просит передать привет большим городам, в которых ему не суждено побывать.