Авиатор: назад в СССР 9
Шрифт:
— Я сказал, назад его! Живо! — донеслось до меня.
Из дома выбежал один из охранников, спотыкаясь на ходу.
— Задержи его! — кричал он, указывая на меня.
Блин, может кто-то, что-то украл и на меня повесить хотят? Бежать-то, конечно, нельзя.
— Стоять! — громко крикнул мне охранник у ворот.
— Стою, — спокойно сказал я и повернулся к этому толстяку, что трусцой бежал ко мне. — Что там случилось?
— Пошли. Вернуть тебя сказали, — ответил он мне и, подхватив за локоть, повёл к дому.
На
— Может объясните, что происходит? Главком меня отпустил.
— Не знаю. Сказали вернуть, — ответил охранник.
Совсем непонятная ситуация. О чём же со мной хочет поговорить Кутахов? Неужели решение своё поменял?
Вернувшись к Павлу Степановичу, он скомандовал всем выйти, оставшись со мной один на один. После этого главком продолжил смотреть на меня сердито и засеменил по кабинету, держа руки за спиной.
— Товарищ главный маршал… — начал я представляться, но Кутахов взмахом руки прервал меня.
— Просто главком. Так проще звучит, — сказал Павел Степанович и подошёл к чёрно-белой фотографии, где он на фоне «Аэрокобры».
А на другой фотографии тоже Кутахов. Только рядом с ним парень в звании лейтенанта. Взглянув на эту фотографию, главком улыбнулся и повернулся ко мне.
— Фима Кривошеев, — кивнул он на лейтенанта. — Он командир звена был в моей эскадрилье. В войну в Карелии воевали вместе.
— Это он вас прикрыл, протаранив самолёт немцев? — спросил я.
Павел Степанович несколько удивился тому факту, что мне известен этот случай.
В одном из воздушных боёв с превосходящими силами в хвост Кутахову зашёл вражеский истребитель Ме-109. Кривошеев устремился на выручку, но боеприпасы у него кончились.
Своим тараном он сбил самолёт противника, но и сам погиб. Чуть позже Ефима Кривошеева за этот подвиг удостоят звания Герой Советского Союза посмертно.
— Не думал, что этот факт настолько известен. Откуда знаешь?
«Читал про вас книгу, Павел Степанович», — надо бы именно так ответить на этот вопрос. Вот только книг ещё не выходило про знаменитого главкома.
— Интересовался боями на Карельском фронте. В училище от преподавателя по военной истории услышал об этом эпизоде, — ответил я.
Не лучшее объяснение, но и Кутахов не особо собирался вдаваться в подробности моих знаний.
— Ты мне чем-то его напомнил. Тот, как и ты, целеустремлённый, резкий. Да и я такой же. Иначе бы не дошёл до главкома, — сказал Кутахов и надел очки для чтения. — Давай сюда свой рапорт.
Сработало? Похоже, что так и есть. Отдав бумагу главкому, он тут же на свободном месте размашистым почерком вывел свою положительную резолюцию.
— Циолковск, значит. В этом году набор экспериментальный. Поступить будет очень непросто. Я сам выходил с предложением к ЛИИ, и давал команду во Владимирск, чтобы отбор был жёстче. Готовься, Родин. Там тебя
На нём большими буквами было выведено «Отправить установленным порядком. Ручаюсь, как за себя». И под этой фразой традиционное напутствие легендарного главкома — «Верю. Надеюсь. Кутахов.».
— Спасибо, товарищ главком! — обрадовался я и аккуратно стал убирать рапорт в портфель.
— Мигом в свой Осмон. Все документы на тебя там оформят, и в назначенное время получишь вызов на собеседование и вступительные испытания, — сказал Павел Степанович и подошёл ко мне ближе, сняв очки.
— Есть, товарищ главком.
— И больше под моим окном не лазить! Второй раз подобное тебе с рук не сойдёт, старлей, — сказал Кутахов и дважды стукнул меня в грудь. — Желаю удачи!
Стоит ли говорить, что в Осмон я летел буквально на крыльях… И не только пассажирского Ил-86, на который я сел, чтобы долететь до Ташкента. С такой резолюцией от главкома нашему начальнику Центра просто не хватит никакой политической воли, чтобы меня завернуть.
Но я уже предвкушал проблемы, которые могут у меня возникнуть на службе. Перепрыгивать через голову начальства — весьма не хорошо. А уж через генеральскую голову вдвойне плохо.
В отпуске я решил долго не отсиживаться. Выйдя на службу, на меня тут же налетели мои товарищи с расспросами.
— Серый, ты в президиум что ли, звонил? — удивился Марик, когда мы сидели в нашем классе. — Тут такое было! Кадровик Центра лично пришёл к Трефилычу и стал делать на тебя документы.
Гнётов был в курсе, что я собираюсь пойти на такие крайние меры. Но то, что у меня получится, в это он не верил.
— Иванова и меня вызывал Просвирнов на разговор, — качал головой врио командира эскадрильи.
— Что говорил? — спросил я.
— Крепкие выражения и сравнение с врагами убрать? — уточнил Гнётов.
— Само собой, — улыбнулся я.
— Тогда он нам ничего не сказал. Я потом долго от слюней утирался, — улыбнулся Григорий Максимович. — А вообще, теперь Родин, ты на одном уровне с западным капитализмом.
— Да. На крайних полётах Просвирнов на командно-диспетчерском пункте был. Отстранил от полётов половину лётного состава, — рассказал Марик. — Кроме меня, конечно, — выпятил он грудь вперёд.
— Естественно! Потому, что тебя отстранил я. Так, что давай-ка ты Барсов пошли ко мне. Зачёт по МиГ-29 сдавать заново будешь.
— Командир, ну давайте послушаем, как Серый в гости съездил к Кутахову. Это ж история покруче наших Афганских приключений будет, — начал упрашивать Григория Максимовича Марк, но тот был непреклонен.
Командиру полка Иванову я тоже доложился по прибытии из отпуска. В кабинете я застал Павла Егоровича за его «любимым» занятием — осмотром прилегающей территории через окно кабинета за папиросой «Казбека».