Шрифт:
ФАКТЫ:
1. Почти 250 лет, с 1607 по 1865 вампиры процветали, укрывшись в Америке. Немногие знали, что они там.
2. Авраам Линкольн был одним из тех, кто умел убивать вампиров и всю жизнь вел секретный журнал войны с ними.
3. Слухи о Журнале ходят давно, о них любят спорить историки и биографы. Многие считают, что это миф.
ВСТУПЛЕНИЕ
Я не могу говорить о том, что видел, о боли, что терзает меня. Если я сделаю это, вся нация либо сойдет с ума, либо решит, что сошел с ума президент. Боюсь, правду можно доверить лишь бумаге и чернилам. Спрятать и забыть, пока последний человек, упомянутый здесь, не превратится в пыль.
Авраам
3 декабря 1863 г.
У меня все еще идет кровь… мои руки дрожат. Я знаю, он здесь — он смотрит на меня. Где-то там, за бесконечностью пространства, работает телевизор. Голос человека, что говорит о единстве.
И голос, и все прочее в мире — не важно.
Только книги, что лежат передо мной имеют значение. Разного размера; черные, коричневые. Десять книг в кожаном переплете. Страницы склеились с затертыми обложками, они рассыпаются от простого дыхания. Рядом пачка писем, туго перетянутая красным резиновым жгутом. С опаленными краями, желтые, как сигаретные фильтры — разбросаны по подвалу.
В глаза бросается лист ослепительно белой бумаги. На одной стороне — одиннадцать имен, я их не знаю. Ни телефонных номеров. Ни мэйлов. Девять мужчин и две женщины словно обращаются ко мне нижней строчкой:
«Ждем тебя».
Голос продолжает. Колонисты… надежда… Сельма.
Книга в моих руках, самая маленькая из десяти, самая хрупкая. Тусклая обложка: потертая, в царапинах. Медная пряжка, что должна хранить секреты, давно сломана. Внутри бумага, каждый квадратный дюйм исписан — местами темная и за долгие годы высушенная, местами страницы побледнели, их остается только вырвать. Сто восемнадцать исписанных с обеих сторон страниц, крепко вшитых в переплет. Глубокие личные переживания, теории, стратегические выкладки, корявые рисунки странных лиц. Еще пересказы историй, услышанных где-то. От начала к концу — путь авторского подчерка: от осторожного детского шрифта до размашистых вензелей юноши.
Я закончил читать последнюю страницу, посмотрел через плечо — убедиться, что все еще один, и вернулся к началу. Читаю сначала. Сейчас, пока мой рассудок окончательно не погрузился в страшную веру.
Маленькая книга начинается с семи абсурдных, но притягивающих слов:
«Журнал Авраама Линкольна, история всей его жизни»
Рейнбек — один из городов в северной части штата, где время остановилось. Город, где семейные магазины и знакомые фасады домов наполняют улицы, а старейшие таверны в Америке (в любой из них вам с гордостью сообщат, что сам генерал Вашингтон в свое время лично оказал честь одной из их подушек, приложив к ней свою освобожденную от парика голову) обещают комфорт по разумной цене. Это город, где друг другу дарят одеяла собственного изготовления; используют деревянные печи для обогрева домов; где, чему я сам был свидетелем, и не раз, яблочный пирог охлаждают на подоконнике. Место из стеклянного шара.
Как почти все в Рейнбеке, магазинчик на Восточной Рыночной улице был живым лоскутом давно ушедшей старины. Начиная с 1946-го, подобные места развивались на продаже всякой мелочи — от инкубаторных хронометров до тесемок для украшения рождественских игрушек. «Если не продается, значит, вам это не нужно», — значилось на выгоревшей от солнца вывеске. — «Но если вам действительно нужно, закажем» . Внутри, между измерителем линолеума и разобранной флуоресцентной лампой, вы могли бы найти все возможные виды окаменелостей, собранные в один горшок. Цены написаны восковым карандашом. Платежные карты принимаются неохотно. Это был мой дом, с восьми-тридцати утра до пяти-тридцати вечера. Шесть дней в неделю. Круглый год.
Я всегда знал, что, как закончу учиться, до конца дней проторчу за этим прилавком, как торчал каждое лето с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. У меня не было родителей в привычном
Девять лет спустя я все еще торчал за прилавком.
Где- то к середине этого пути я женился, пережил автомобильную аварию, заимел ребенка, бросил свой роман, начал писать и бросил полдюжины других романов, завел еще ребенка, и все время пытался вскарабкаться на вершину мира, что, и это совершенно типично, прошло для всех незаметно, а для меня — подавляюще: я перестал думать о том, чтобы еще такого написать, и начал думать о других вещах. О детях. О браке. Об оплате кредита. О прилавке. Я закипал при взгляде вниз по улице, на магазин «CVS». Я купил компьютер, чтобы вести бизнес. Я, самое главное, постоянно придумывал то, что заставило бы людей входить именно в нашу дверь. Когда закрылся книжный магазин на Рэд-Хук, я купил кое-что из их мебели и сделал несколько библиотечных полок у себя за спиной. Лотерея. Распродажи. И еще беспроводной интернет. Что-то заставляло каждого из них входить в мою дверь. Каждый год я пытался сделать что-то новое. И каждый год нам доставались только объедки.
Генри{1} ходил сюда около года прежде, чем между нами состоялось что-то вроде разговора. Мы обменивались вежливыми приветствиями, не более. «Всего вам хорошего». «Увидимся позже». Я узнал его имя, только когда услышал, как кто-то окликнул его на Рыночной улице. Рассказывали, он купил самое большое поместье на Трассе 9G и нанял артель местных умельцев, которые делали там ремонт. Он был немного младше меня, что-то около двадцати семи, с нечесаными черными волосами, вечный загар и множество солнцезащитных очков на все случаи жизни. Я могу точно сказать, у него были деньги. Его одежда кричала об этом: модельная футболка, шерстяной пиджак, джинсы, что стоили больше моей машины. Но он не был похож на человека, влюбленного в деньги. На прочих глуповатых туристов, которым нравился наш «изящный» городок и «бесподобное» заведение, куда заваливали, не смотря на надпись «Без еды» и «Напитки», со своими безразмерными порциями кофе марки «Лесной Орех», и жалели каждые десять центов. Генри был вежливый. И спокойный. И, самое приятное, он никогда не уходил, оставив меньше пятидесяти баксов — он обожал всякие остатки древних времен — что-то типа мыла «Спасательный Круг» или банки «Ангельского воска для обуви». Он просто входил, платил наличными, и уходил. Всего вам хорошего. Увидимся позже. А затем, однажды осенью 2007-го, я поднял взгляд от блокнота и увидел, что он здесь. Стоит с противоположного конца прилавка и смотрит на меня так, словно я сказал что-то отвратительное.
— Почему вы все бросаете?
— А… Простите?
Генри показал на лежащий передо мной блокнот. Я всегда держу такие под рукой, на случай, если вдруг нужно записать блестящую идею или ценное наблюдение (чего ни разу не случалось, но тут важен сам принцип semperfi (лат. — «Всегда готов!»), понимаете?). За последние четыре часа я покрыл незначительную часть страницы началом идеи рассказа, который совершенно не хотел продолжаться. Нижнюю часть страницы заполняло в раздумьях начерканное изображение подростка, показывающего средний палец здоровенному злому орлу с острыми когтями. Понизу шел заголовок: «От обиды опали крылья». Печально, но это была лучшая из моих идей на этой неделе.
— Все, что вы написали. Интересно, почему вы все бросаете.
Я уставился на него. Его слова застали меня врасплох, словно он включил мощный фонарь — и осветил каждую паутинку в глубине склада за моей спиной. Ничего приятного в этом чувстве не было.
— Простите, я не…
— Не понимаете, нет. Нет, это я хочу попросить прощения. Было грубо с моей стороны так прерывать ваши занятия.
Боже… Я понял — мне необходимо показать, что извиняться с его стороны было излишним.
— Ничего. Я просто… вам что-нибудь нужно?…