Австралийские рассказы

Маршалл Алан

— Потому-то мне и хочется выброситься из окна, — сказал Роумер.

— Не говори так, — сказал Том. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Тебе надо обратиться к врачу.

— Из этого ничего хорошего не выйдет, — сказал Роумер. — Доктора не могут сделать меня хорошим актером. А меня только так и можно вылечить.

— Не говори так. Все в один голос повторяют, что ты прекрасный актер. Все тебя знают.

— Все это мы уже обсуждали, — сказал Роумер. — Не стоит повторять снова. Я уже слышал это от тебя.

— Ладно, — сказал Том. —

Ладно. Если ты так хочешь.

— Все пройдет, — сказал Роумер. — Извини, Том.

— Не за что, — сказал Том. Он поднялся и пошел к двери. — Я попрошу доктора зайти к тебе.

— Он мне не поможет, — сказал Роумер. — Послушай, Том, все будет хорошо, Я в Бентоне тоже жил на втором этаже, три недели.

— Ты спал на полу? — спросил Том.

— На полу, — сказал Роумер. — Спал так три недели. И все было хорошо. Мне бывало страшно, но я держался за ножки. И все было хорошо.

— Ты думаешь, что все будет хорошо?

— Да, все будет хорошо, — сказал Роумер. — Не беспокойся за меня.

— Ну, всего доброго, — сказал Том.

— Спокойной ночи, — сказал актер по имени Роумер Вестон.

Человек по имени Том вышел и спустился вниз.

— Позвоните доктору, — сказал он портье. — Непременно. Он болен.

— В пятьдесят третьем? — спросил портье.

— Да, — сказал посетитель. — Не нужно ничего говорить доктору. Просто позвоните и попросите зайти в пятьдесят третий.

— Хорошо, — сказал портье.

— Вызовите врача как можно скорей, — сказал посетитель.

— Я сейчас же позвоню, — сказал портье.

— Прекрасно.

Портье проводил его взглядом. Потом подошел к телефону и назвал номер. Он сказал несколько слов в трубку. Потом он повесил ее. Подошел коридорный. Он ухмыльнулся.

— Ну, что он сказал? — спросил коридорный.

— Он сказал, что только что лег спать, — сказал портье, — и не собирается вставать из-за какого-то паршивого актера.

— Так и сказал? — спросил коридорный.

— Так и сказал, — ответил портье. — «Нечего, говорит, меня беспокоить из-за бродячего актера».

— А если бы это была актриса?

— Тогда другое дело, — сказал портье. — Но бродячий актер…

— Что верно, то верно, — сказал коридорный.

Окунь

Перевод Е. Элькинд

Вода была прозрачна, как будто на своды водорослей положили кусок зеркального стекла. Человек с удочкой различал желтые и белые камешки на дне. Он закинул лесу, крючок с насадкой медленно ушел под воду и опустился на камень. Два фута тоненькой лески из кетгута провисло в щель между камнями. Насадкой был живой сверчок; жало крючка проткнуло ему грудь.

Скользя вниз, сверчок не переставал трепыхаться — тер ножкой о ножку, словно стараясь с них что-то отряхнуть. Очутившись на камне, он попробовал было ползти, поднимая облачка ила.

Сверчок был желтовато-коричневый, муслиновые

крылышки на спинке топорщились.

Окунь прятался в вымоине под камнями. В темной воде он был почти черным. Спинной плавник у него стоял торчком, грудные плавники шевелились, как ленточки на ветру. В длину окунь был дюймов пятнадцать. Губы у него были толстые, как у негра. Когда он дышал, жаберные крышки то прижимались к телу, то оттопыривались, открывая красные жабры, голова пульсировала, как сердце.

Окунь увидел сверчка и поднялся из-под камней на свет, его тело блеснуло, как золотой слиток. Он неторопливо поплыл к сверчку и замер над ним. Потом, повиснув над ним вниз головой, стал медленно забирать его в рот. Хвост у окуня колыхался, как вымпел. Поплавок наверху дрогнул, и человек насторожился. Окуня ему не было видно. Он приподнял удилище и слегка подмотал леску.

Окунь со сверчком во рту отодвинулся фута на два. Поплавок повело в сторону. Окунь остановился. Его хвост выдавил острые ямки в иле. Потом окунь встрепенулся и быстро поплыл от берега. Поплавок мгновенно исчез под водой, человек сильно дернул удилище и прижал его обеими руками к телу. Окунь проплыл футов пять, и леса натянулась. Она повалила его на бок, и крючок прочно вошел в его нижнюю губу.

Окунь бросился вправо, но леска осадила его. Он рванулся в глубину, и верхушка удилища согнулась. Но пружинящая сила удилища победила, и окунь был вынужден всплыть; удилище, распрямляясь, тащило его на поверхность. Он взметнулся в воздух, шлепнув хвостом по воде, как ладонью.

Окунь снова ринулся в глубину, силясь одолеть удилище. Он то кидался вперед, и леса струной впивалась ему в бок, то опять разворачивался, и она тянулась у него прямо изо рта. Он отталкивался хвостом от воды, действуя им как рычагом. Потом стал биться так, словно хотел забодать кого-то. Скоро он начал уставать.

Человек почувствовал это; он еще подмотал леску. Рот у окуня раздернулся. Человек подтянул его к берегу на три ярда, потом еще на три ярда. Но окунь с силой рванул лесу, и человек испугался, что она не выдержит; он позволил окуню немного размотать ее с катушки. «Ззз-ззз!» — запела катушка. Леса врезалась в воду, как лобзик в сухое дерево.

Человек стал снова сматывать леску. Теперь окунь показался у самой поверхности; он лежал, выставив из воды спину, и уже не смыкал челюстей; один раз он опрокинулся на бок. Плавник на спине у него раскрылся, как веер.

Человек присвистнул. Он взял удилище в одну руку, а другой потянулся за сачком. Потом еще подтащил окуня к берегу и стал подводить сачок.

Это движение испугало окуня. Он тяжело ударил по воде и шарахнулся в глубину. Человек дал ему отплыть немного и опять потянул на себя. Спинка у окуня была острая, как лошадиный крестец; она была черная, а бока отливали золотом. Человек опустил сачок в воду, и когда окунь снова рванул лесу, он запутался в бурой сетке сачка.