Австрийская площадь или петербургские игры
Шрифт:
– Я вовсе не собираюсь менять линию газеты и писать об этой истории. Тем более публиковать.
– Рубашкин тут же понял, что проговорился. Нельзя было показывать, что до него дошел смысл принесенных документов.
– Почему же не будете? Обязательно напишите. Ведь это все вас касается самым непосредственным образом, - доброжелательно улыбнулся Кошелев.
– Не вижу никакой связи, - быстро ответил Петр и машинально потянулся к стоявшей на столе бутылке. Ее горлышко предательски звенело о край стакана, а жидкость лилась оглушительно громко.
– Связь самая прямая, потому что семейная. Прямее не бывает, участливо
– Мне тоже налейте, чуть-чуть.
– Что вы имеете в виду?
– Петр передвинул бутылку ближе к Кошелеву и беспомощно повторил: - Что вы имеете в виду?
– Мы имеем в виду, что вы непосредственно участвовали в подделке документов, по которым ваша жена и дочь выехали в Австрию. А сейчас собираетесь сделать то же самое в отношении себя. Вот, что МЫ имеем в виду!
– повысил голос Кошелев, нажимая на слово "мы". От его дружелюбного тона не осталось и следа. Он говорил сухо и твердо, пристально глядя на Петра.
– Я ничего не знал.
– Петр чувствовал, как от страха на миг остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз сердце.
– Бросьте запираться, Петр Андреевич. Вы кому голову морочите? Я такого в жизни наслушался, что вранье за версту чую.
– Я действительно ничего не знал. Мне рассказал полковник Микин месяца через три после их отъезда.
– И вы думаете, что Микин это подтвердит? Да никогда! И не смешите людей - никто вам не поверит. Поверят уликам. И вы, наверное, знаете, что будет с вашей женой, дочерью и с вами, если эта история всплывет. Не надо упрямиться, мы с вами в одной лодке.
– Кошелев не скрывал торжествующей улыбки. Это была даже не улыбка, скорее, оскал от удовольствия, какое бывает при взгляде на побежденную жертву. Но именно это и отрезвило Петра. Он почувствовал раздирающую ярость, от которой потемнело в глазах и поплыли красные круги.
– Что вы хотите?
– наконец спросил он.
– Да, ничего сверхъестественного, милейший Петр Андреевич, - с прежним дружелюбием откликнулся Кошелев.
– Ничего, кроме того, что вы сами захотите написать обо всей этой безобразной истории. Она как нельзя лучше характеризует режим, установленный Собчаком и его прихлебателями. Вы только разберитесь, что произошло. Они ведь хотели отдать иностранцам целый квартал в центре города. И не без личной выгоды - вряд ли кто в этом усомнится. А когда я этому помешал, то меня начали преследовать. Уволили с работы, шантажируют уголовным делом - якобы я присвоил казенные средства. Меня же интересует только одно: как покрыть расходы на ремонт этой площади. Ведь деньги австрийцы выплатили. Они пришли в город, но Собчак не хочет отдавать их в районный бюджет. Я как гражданин и патриот хочу знать: где эти деньги, которые австрийцы обещали выплатить району?
– И что вы так беспокоитесь о районе, вы же теперь не глава администрации?
– спросил Петр и удивился своему мирному голосу. "Пепел Клааса стучит в мое сердце" - он вдруг понял, скорее почувствовал, что значат эти слова.
– Я подал в суд на неправомерность моего увольнения, и суд меня восстановит, - уверенно ответил Кошелев и, наклонившись к Петру, тихо добавил: - К тому же Собчак проиграет выборы, непременно проиграет.
– А кто выиграет?
– Как кто? Конечно, Яковлев, Яковлев Владимир Анатольевич. Вы ведь его хорошо знаете, гораздо лучше, чем можно предположить.
– Кошелев намеренно
– Будем считать, Петр Андреевич, что договорились. Понимаю, вам нелегко придется - хлопоты, расходы и всякое такое. Вот, я вам принес, пересчитайте - здесь ровно две тысячи долларов.
– Кошелев очень осторожно, как бы опасаясь помять, вынул из кармана деньги. Петр привычно потянулся, чтобы взять, но в последний момент остановился, заметив блеснувшие глаза Кошелева. Тот на секунду замер, а потом, как ни в чем не бывало, положил деньги на стол перед Петром.
– Вы уж, пожалуйста, пересчитайте, - едва заметно занервничав, попросил Кошелев, - деньги счет любят. Если можно, считайте вслух, чтобы не пришлось пересчитывать...
"Он же записывает наш разговор, а на купюры насыпал эту дрянь, которая светится под ультрафиолетовой лампой", - догадался Петр, и ему вдруг стало смешно.
– Заходи, заходи, - крикнул он заглянувшему в дверь Чернову, - мы уже заканчиваем.
– Пора подписывать номер в типографию, - сказал Чернов.
– И потом... там двое каких-то подозрительных мужиков по коридору шастают.
– А милиционер на что?
– спросил Петр.
– Говорит, что они из органов, но как-то мнется.
– Ну и черт с ними, пусть шастают.
– Снова нахлынул страх, он понял, как близко прошла беда. Еще секунда - и он бы взял у Кошелева деньги. Тут бы его и накрыли с поличным - взятка!
– Не уходи, присядь, - велел он Чернову.
– Видишь, Павел Николаевич хочет напечатать у нас рекламную статью...
– Константинович, Павел Константинович!
– раздраженно воскликнул Кошелев.
– Он и денежки принес, наличные, долларами, - не обращая на Кошелева внимания, Петр нажал на пульте кнопку и распорядился, чтобы кто-нибудь пришел принять в кассу оплату рекламы.
Девочка из бухгалтерии наотрез отказалась брать валю ту, сказав, что надо сперва поменять ее на рубли.
– Сходи, Алексей, с Павлом Константиновичем, обменный пункт рядом. Успеете - он до восьми работает!
Петр проводил их до выхода на улицу, заметив, как следом вышли двое. У обоих под мышкой одинаково оттопыривались пиджаки, и выглядели они растерянными.
– А статью, которую вы заказали, мы обязательно напечатаем, - серьезно сказал Петр.
– Павел Константинович, приходный ордер на какую организацию оформлять?
2.5. КОРОТКАЯ МАЙСКАЯ НОЧЬПРОШЛА НЕЗАМЕТНО
Было уже очень поздно. Редакция опустела.
Петр вышел в коридор и велел дремавшему милиционеру проверить, как заперты двери. Он понимал, что вряд ли кто-нибудь нападет на него здесь, в редакции, но беспокойство и страх не отпускали. Он боялся не только оказаться один в пустой и пыльной квартире, но даже просто выйти на улицу ноги тотчас отзывались отвратительной слабостью, и выступала холодная испарина.
Некоторое время Петр лежал на коротком диванчике. Черная, под кожу обивка казалась прохладной, но потом нагрелась, и он беспокойно ворочался, надеясь заснуть.
В конце концов маяться надоело. Он встал, включил чайник и отыскал банку растворимого кофе. Первую чашку выпил, обжигаясь и не ощущая вкуса. Вторую на треть разбавил марочным армянским коньяком и только тогда почувствовал ясность, которая всегда предшествовала удачной работе. Он не раздумывал, о чем и для чего напишет, - слова складывались сами собой из всего, что случилось за этот день: