Австрийская площадь, или Петербургские игры
Шрифт:
— Вы теперь можете написать блестящую статью, — Кошелев уселся напротив Петра.
— А о чем писать? Как мы с вами морочили австрийцев? Вряд ли это интересно. А самое главное мы так и не выяснили — как собирались продать дома вокруг площади, кто сколько получил в виде аванса…
— Это и так ясно… — сказал Кошелев.
— Нет ни одного документа, ни одного очевидца — одни предположения. А на слухах и домыслах я ничего написать не смогу.
— Неужели вы верите консульству, что «до настоящего времени никаких выплат на банковские счета
— Они имеют в виду официальные расчеты между своими государственными органами и нашей мэрией. Уверен: по этой линии платежей действительно не было. А меня интересует, кому и сколько платили некие коммерческие структуры, о которых мы ничего не знаем и навряд ли узнаем. Например, вы, Пал Константиныч. Допустим, вам платили за предварительные переговоры и, так сказать, общую благосклонность…
— Мне никто ничего не платил! — возмутился Кошелев
— Я сказал: допустим. Да разве ж вы когда-нибудь в этом признаетесь?
— Это беспредметный разговор!
— Вы правильно выразились. Это беспредметный разговор — так все скажут. И о чем писать? По совести- не знаю. — Петра охватили усталость и безразличие, а когда он вышел, то ощутил еще и гложущую тоску. Лил нудный осенний дождь, в саду напротив падали мокрые желтые листья.
«Господи, если бы она осталась здесь, — подумал он, — как бы все было хорошо».
Не дойдя несколько метров до троллейбусной остановки, он зашел в кафе и заказал двести граммов. Водка оказалась холодной и без сивушного привкуса. Закусывать Петр не стал, есть совсем не хотелось.
1.26. В Петербурге мрак и непогода
Все валилось из рук. Писать не хотелось, текст получался вялым и безжизненным. Промучившись два часа, Петр выдавил из себя название «Сказание о районном голове Кошелеве и „лишних“ деньгах из государственного бюджета», — а также первый абзац:
«Поистине удивительные дела творятся в Петербурге, а если точнее, в той его части, которая именуется Петроградским районом. Словно по прихоти злого колдуна район раздвоился. Там, где проживает большинство, — разруха, запустение и нищета. А в параллельном пространстве обитает глава районной администрации Павел Кошелев. Здесь витают в воздухе десятки миллиардов народных денег, неспешно оседая в карманах немногих высокопоставленных чиновников».
Ничего лучше Петр так и не придумал. В конце концов он просто записал то, что рассказал ему Микин.
— Уборщица у тебя давно была? — спросил Чернов, дочитав статью.
— При чем тут уборщица? — удивился Петр.
— Если твоя мусорная корзина переполнена, то в моей места хватит. А иначе зачем эту макулатуру принес?
— Что заказали, то и принес!
— Ты, Петруха, конечно, великий, спору нет. Но твоя «заказуха» не по моей части. Иди к Главному, а я такую фигню печатать не буду.
— Ну и пойду, ишь умник выискался, — выходя, Петр хлопнул дверью.
Ефремова не было, и Петр оставил рукопись у секретарши. Настроение
Вернувшись к себе, позвонил маме.
— Ты к нам завтра приедешь? — спросила она. Несмотря на то что отношения с сестрой и ее мужем были натянутыми, Петр всегда встречал Новый год у них. Это традиция была незыблема, и даже Катя никогда ее не нарушала. Петр вспомнил, какими веселыми были раньше новогодние праздники, как весело играла Настя со своими двоюродными братьями.
Он хотел было рассказать о том, что Катя сменила Насте национальность, но потом решил промолчать. Лишние переживания матери ни к чему.
— Я буду у друзей, — сказал он перед тем, как повесить трубку, — а вечером обязательно позвоню.
Отмаявшись еще с полчаса, Петр снова зашел в приемную. Ефремова так и не было.
— Задерживается в Смольном, — объяснила секретарша, — но я ему доложила про вашу статью, он вечером прочтет.
Петр понимал, что, отдав статью главному редактору, поступил плохо. В редакции не любили Ефремова. Его старались не замечать и мирились с ним, как с неизбежным злом. Петр заглянул к Чернову, но тот сделал вид, что очень занят.
— Я, пожалуй, пойду, — чувствуя, что Чернов обиделся не на шутку, сказал Петр.
По дороге домой Петр купил водку и бутылку шампанского — вечером обещала прийти Ира.
Он едва успел раздеться, как позвонили. «Кто бы это?» — удивился Петр и, не спрашивая, открыл дверь.
— Слава Богу, застали! А то мы уже третий раз заезжаем, а у вас никого, — не успев переступить порог, затараторила помощница Степанова, которую все называли Милочкой. — Похоже на приют холостяка, — она мельком оглядела прихожую.
Милочка отчаянно кокетничала со всеми, кому благоволил ее шеф, и Петр не был исключением. Милочка была полной и жизнерадостной; от одного взгляда на нее становилось веселее.
— Заноси! — скомандовала она, и следовавший сзади официант в красной форменной куртке внес две большие коробки с яркими фирменными наклейками «Ресторан „Под ясенем“».
— С наступающим! От Юрия Григорьевича, — со значением сказала Милочка и обняла Петра. — А вот целоваться вы, Петр Андреевич, не умеете.
Зато она умела, и Петр смутился, почувствовав внезапное возбуждение.
— Так где же ваши женщины?
— Скоро будут, — промямлил Петр, закрывая за нею дверь. Он вдруг вспомнил Настю и отчаянно затосковал. Пнув ногой одну из коробок, пошел на кухню и открыл купленную в ларьке бутылку. Водка шибанула противным духом, но он выпил, не морщась.
Петр уснул и видел тревожные сны. Он пробирался сквозь плотную и безликую толпу, разыскивая Иру и Настю. Они мелькали где-то впереди то вместе, то порознь. Он пытался догнать, но ему мешали, как будто намеренно. Проснувшись в наступившей темноте, он попытался вспомнить, но увиденное рассеялось без следа. На часах начало восьмого. От нечего делать он включил телевизор, однако предновогодние новости были скучными.