Австрийская площадь, или Петербургские игры
Шрифт:
— Ладно, — встал Чернов, — сейчас сброшу твою гребаную поэму на полосу и вернусь. Посидим, подумаем, может, и полегчает. Как ты насчет посидеть, поокать?
— Всегда! — слабо улыбнулся Петр. — Положительно.
Расположились минут через двадцать. Кроме Чернова, были завотделом политики Андрей Петров и случайно зашедший в редакцию Витька Кокосов. Толстые ломти хлеба, еще теплые, крупными крошками сыпались под затупевшим ножом.
— Небось у мэра таким не закусывают, — сказал Чернов, смачно хрустнув половиной соленого огурца.
— И
— Не факт, — возразил Петров, — чем больше съешь, тем лучше выпьешь. А про мэрию не знаю — там меня не зовут. По этому делу Петруха — главный спец. Пусть даст признательные показания: что, где, в каких пропорциях. Колись, Андреич!
— Не гони партитуру, Петров, ты ведь не композитор. Сперва по полтинничку, — вставил Чернов, берясь за бутылку.
— Два раза по дважды, — уточнил Кокосов.
Выпили, и действительно полегчало. Петр подумал, что давно не сидел вот так, за накрытым вчерашней газетой столом, с друзьями, понимавшими его даже без слов.
— Помните, я летал в Чечню с подарками областного губернатора? спросил Кокосов.
— Это когда ты потерялся и волна пошла, что в плен попал?
— Сидел бы я сейчас с вами! Под Гудермесом застрял в питерском батальоне. Два дня гудели, но что удивительно — закусь была точно такая же.
Рубашкин вспомнил полуразрушенный дом на окраине и долгое, без перерывов застолье. Люди приходили и уходили, время стерло их из памяти, только смутные фигуры с одинаковыми, почерневшими от усталости лицами. Но исходившее от них чувство товарищества было осязаемо, как и год назад.
— Витюня, давай без твоей окопной романтики, надоело, — поморщился Петров, — и без того жизнь — не сахар.
— Надоело — не слушай, — обиделся Кокосов. — Поползал бы на брюхе, как я, по-другому б заговорил.
— Кончайте базар! Пора по полтинничку! — прервал распрю Чернов и, повернувшись к Рубашкину, напомнил: — Так как там у мэров? Не тяни, рассказывай.
— Ну, диспозиция у них другая, — оживившись, начал Петр. — Первейшее дело — манжеты. Если торчат из пиджака больше положенного, то приговор суров: выпендриваешься, меньше — значит, мелкая сошка…
— А если вообще нет?
— Таких не то что к столу, даже в прихожую не пустят…
Как раз в этот момент заверещал смольнинский телефон.
— Кончайте ржать! Тихо! — прикрикнул Петр, беря трубку. — Легок на помине, — сказал он, узнав Степанова.
— Считай, все в порядке. Твой шеф упирался, пришлось провести с ним разъяснительную работу. Я, правда, не понял, на кой х… ты так КГБ кроешь…
— Ты разве читал? — удивился Петр.
— Делать мне больше нечего! Помощник пересказал. Но раз считаешь, что надо с этого бока, — карты в руки. Да не в том суть! Велено процесс усилить и углубить. Бери ручку и пиши: Микин Александр Вадимович, заместитель начальника УБЭП, телефон по «вертушке» — 87–65. Позвонишь, скажешь, кто ты есть. Он про твоего, — как
— Да Микин и говорить со мной не станет.
— А куда денется? Ему команда дана — что знает, то и скажет. Действуй! Кстати, на следующей неделе готовлю баньку с друзьями и девочками.
— С какими? — машинально спросил Петр.
— С какими хочешь — поезжай на объект и бери любую. «Спасибо» не надо, оно не шелестит, не булькает. Пока, — не дослушав ответа, Степанов повесил трубку.
— Что ты говорил про Микина? — спросил Кокосов, услышавший знакомую фамилию.
— Интервью с ним буду делать, — ответил Петр.
— Не дает он интервью, кого хочешь спроси.
— А мне даст!
— Вы, как в том анекдоте: на работе о бабах, а с бабами — о работе. Давно пора добавить, — прервал их Чернов, доставая из-под стола непочатую бутылку.
— Действительно пора, — согласился Петров и подставил стакан.
Первым, кого встретил Рубашкин на следующее утро, был Чернов.
— Незадача, Андреич! Пока мы вчера бухали, Ефремов твою статью почиркал, — виновато сказал Чернов.
— Много?
— Про Собчака — все. И где на органы лаешь — тоже. Остался один Кошелев. Зато — красавец!
Почти четверть страницы занимала карикатура, на которой некто в мантии с надписью «Великий инквизитор» бросал в костер картину в хорошо выписанной раме.
— Вот гад! — раздраженно буркнул Рубашкин, понимая, что винить некого. Надо было самому следить за материалом вплоть до ухода в типографию. — Чего ж теперь, после драки…
— У тебя голова как?
— Давай, — согласился Петр, — только сначала позвоню, договорюсь.
Они заперлись, и Чернов привычно взялся резать хлеб с остатками колбасы. Тем временем Петр набрал записанный в календаре номер Микина. Тот снял трубку после первого гудка.
— Александр Вадимович, — начал Петр, — хотелось бы вас поспрашивать…
— Приезжайте, — ничуть не удивившись, прервал его Микин, — Рубашкин Петр Андреевич, правильно?
— Да.
— Пропуск заказан. В четырнадцать ноль-ноль. Не забудьте паспорт или другое удостоверение личности. Жду в четырнадцать ноль-ноль, — повторил Микин и повесил труб ньги. Вот, выпейте, а валерьянку не предлагаю.
Петр взял наполовину наполненный стакан и не уди вился, что в нем была водка. Он выпил, не ощутив вкуса, и через минуту стало легче.
— Спасибо, Александр Вадимович, — Петр встал. — Я все понял. Если вдруг вам понадоблюсь — из кожи вылезу, но все сделаю. Что бы ни попросили.
1.25. Что написано опером…
Миловидная девушка в коротенькой юбочке долго вела Петра по нескончаемому коридору Большого дома. Она задорно стучала каблучками и вообще выглядела, как любая другая в ее возрасте. Но когда Петр попытался заговорить, она только улыбнулась через плечо и ускорила шаг.