Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1
Шрифт:
ЦК был не на шутку озабочен тем, что риторика, перенятая оппозиционерами у партии, могла убедить несознательных рабочих в том, что на самом деле партия разложилась и ее истинный представитель – это именно Медведев, а позже – Троцкий или Зиновьев. В том, что вожди «Рабочей оппозиции» присвоили своей фракции столь ортодоксальное наименование во время партийных дискуссий начала 1920-х, как и в том, что троцкисты в конце 1920-х называли себя «большевиками-ленинцами», большинству ЦК виделось прямое издевательство. Логика черной мессы будет звучать все чаще и чаще при официальном описании действий оппозиции, набрав полные обороты в 1930-х, когда НКВД начнет раскрывать разные контрреволюционные центры, устроенные по партийному образцу.
Оппозиционеры 1920-х были, видимо, первыми, кто ощутил, что их мир, казавшийся после завершения Гражданской войны таким светлым и предсказуемым, на самом деле полон внутренних противоречий, что строительство нового общества породило не только принципиальную борьбу с бывшими правящими классами, но и ежедневные конфликты внутри коммунистического братства. Стало очевидным, что и при диктатуре пролетариата борьба за истину продолжается, что борьба эта упорная, принципиальная. На карту ставилось все. Истина
Дневниковая запись Дмитрия Семенова, сосланного в Минусинск оппозиционера, сделанная 24 сентября 1926 года, гласит: «Я, как член Ленинской партии, не должен скрывать своих убеждений и взглядов на вещи (я их не скрывал и не скрываю). Продумав основные моменты дискуссии по вопросам политики нашей партии, я пока еще не смог, на основании материалов ЦК, изменить метода своего мышления. Может быть, я ошибаюсь, но нет и не было достаточного количества данных, которые разбили бы мою точку зрения». И в другом контексте: «Если коммунист думает одно, а делает другое – он не коммунист. Не было бы честно, если бы я, думая одно, делал другое» 40 . 4 января 1929 года Н. Осинский писал И. В. Сталину в том же духе: «Моя психология состоит в том, что я считаю себя вправе иметь самостоятельное мнение по отдельным вопросам и это мнение высказывать <…>». Этот видный экономист и партийный теоретик возмущался попыткой «залить [ему] горло свинцом» 41 .
40
Тепляков А. Г. Дневник чекиста Семенова, или Голгофа воинствующего троцкиста и безбожника // Голоса Сибири. Литературный альманах. Вып. 4. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2006. С. 343.
41
Сойма В. Запрещенный Сталин. М.: Олма-Пресс, 2013. С. 12.
Прошло пять лет, и настала очередь Бесо Ломинадзе возмущаться предъявленным ему требованием отказаться от своих убеждений во имя партийного единства. В 1931 году первый секретарь Заккрайкома ВКП(б) спрашивал Серго Орджоникидзе в частном письме: разве мы не призываем «убеждаться в правильности генеральной линии партии? Разве каждый из нас не обязан продумывать весь свой опыт с точки зрения ленинской теории и своего практического опыта? Честное слово, ничего не понимаю!» Ломинадзе напоминал своему адресату, что выражение собственного мнения является одним из азов большевизма. «Причем тут призыв, да еще откровенный (!!) к недоверию (!!!) к генеральной линии партии? <…> Генеральную линию нашей партии, так же, как и политическую линию ЦК, во всех основных вопросах я считаю, считал, и буду считать, единственно правильной и ленинской, и никто не сумеет здесь загнать меня в какую бы то ни было оппозицию, в какой бы то ни был уклон» 42 . Ломинадзе уверял, что ему и «в голову не приходила мысль» воображать себя «вождем» или «сплотиться в особую группу, которая противопоставляла себя ЦК. Я считал и считаю <…>, что группироваться все партийные силы могут, должны и обязаны только вокруг ЦК и нигде больше. Но я считал, считаю и буду считать, что задача каждого коммуниста заключается не только в том, [чтобы] повторять то, что уже сказал и решил ЦК, но и в том, чтобы самому проявить инициативу в проведении линии ЦК, самому подымать и ставить новые вопросы и этим вносить свою долю (по мере способностей каждого) в строительство и творческую работу партии. <…> Этим я глубоко отличаюсь (а вместе со мной и мои друзья) от коммунистических обывателей, которые боятся всякой новой мысли, пока она не получила одобрения кого ни будь из руководящих товарищей» 43 .
42
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 259. Л. 69, 84.
43
Там же. Л. 31.
Еще три года канули в лету, и Евгений Преображенский спрашивал себя, имеет ли он право на некоторую умственную автономию. В своих рассуждениях от 17 января 1933 года этот экономист-оппозиционер расставлял акценты несколько иначе, чем Семенов или Ломинадзе, придавал больше веса централизму, нежели демократии, но от этого постановка вопроса не менялась. Приведем фрагмент его автобиографической зарисовки:
«По возвращении в партию у меня еще оставались некоторые не ликвидированные полностью разногласия <…> по некоторым вопросам экономической политики. <…> После моего последнего письма в ЦК (март 1930 г.) по вопросам валюты я считал, что в моих советах как экономиста в ЦК не нуждаются, в организациях я не выступал по соображениям дисциплины и о своих разногласиях говорил лишь в приватных личных разговорах. <…>. Мне все больше казалась правильной такая линия поведения: если не согласен, пусть несогласие остается, не надо выступать и нарушать дисциплины, но нечего пытаться преодолеть разногласие подгонкой своего идейного багажа к партии». Когда Преображенский получил назначение в Наркомат легкой промышленности, он «упустил из вида, что дело не только в хозяйственной работе, что мне дается одновременно и определенный срок для идейного подтягивания к требованиям партии. <…>
44
[Электронный ресурс:.
От права на самостоятельность коммунисты иногда не отказывались даже в застенках НКВД. 22 апреля 1936 года «троцкист» А. О. Альский писал секретарю ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову из тюрьмы: «Не будучи случайным человеком в партии и в революционном движении и имея кое-какое политическое имя, я, естественно, не стал бы не только скрывать системы своих антипартийных взглядов, если б у меня такие были и сколь бы радикально они ни расходились с общепартийными, а, напротив, постарался бы всячески их декларировать ценой каких угодно лишений и страданий, раз я считал бы эту свою систему взглядов правильной. <…> Скрывать свои взгляды при всех условиях обозначало бы не что иное, как отказ развернуть свое знамя, под которым ты стоишь и борешься, а это уже является позорным политическим актом» 45 .
45
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 161. Л. 52–57.
Как вскоре выяснится, эти слова Альского – равно как и Семенова, Ломинадзе, Преображенского – были предсмертными. Почему же, осознав, что в палачей и жертв их превращает их же политический проект, коммунисты не протестовали? Этот ключевой вопрос обнажает самое уязвимое место политологической интерпретации чисток и террора: ее имплицитный интенционализм. Доказательство «от намерения» выдвигает объяснение, которое оперирует исключительно терминами причинно-следственной связи: люди должны сначала замыслить определенные идеи и потом, уже в соответствии с этим замыслом, действовать так, чтобы их осуществить. Однако то, что характерно для экономики и социальной жизни, применимо и к языку: язык имеет непреднамеренные последствия. Ни его производители, ни его потребители не понимали до конца, какой потенциал в нем заложен. Став носителями языка революции, артикулируя через него свое «я», большевики не могли посмотреть на себя со стороны. У них не было дискурсивных ресурсов, через которые можно было бы сформулировать мировоззренческую альтернативу заложенной в новый тезаурус демонологической составляющей.
Итак, книга эта не столько про оппозицию, про попытку многих большевиков сохранить свое автономное «я», сколько про то, как формировался и эволюционировал коммунистический дискурс о человеке в целом, – это поможет увидеть общепринятое через отклонение от него, обозначить реальные контуры ортодоксии через атакующие ее ереси. Мы будем говорить о большом через малое, вникать в смыслы, а не в политические интересы. Антропологический фокус важен для данного исследования, так как он признает решающую роль языка в оформлении поведения. В центре нашего внимания – изучение речи, жестов, повседневного обихода коммунистов 46 .
46
Чудинов А. П. Политическая лингвистика. М.: Флинта-Наука, 2008; Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М.: Гнозис, 2004; Евстигнеева Н. В., Оберемко О. А. Модели анализа нарратива // Человек. Сообщество. Управление. 2007. № 4. С. 95–107.
Нам важно отстраниться от внеисторического видения советского человека как существа подстраивающегося. Нет, он был – в той или иной мере – вовлечен в дискурс революции. Язык большевизма – это не фасад, а важный инструмент для построения нового человека. Партийные архивы полны не только директив и отчетов, но и бесконечной вереницы обсуждений того или иного лица, автобиографий, рекомендаций и донесений, где современники говорят о себе и о других – в деталях, – требуя искренности, призывая к перековке. Нигде работа над самораскрытием и самоочищением не заметна более, чем в материалах партийных ячеек – институционной базы партии и главной арены нынешнего исследования. Нам важно не выяснить, лицемерил ли говорящий, а понять, почему политические ритуалы конструировали каждое высказывание как раскрытие его внутренней сущности. Обитатели наших страниц осмысляли себя в партийных понятиях, а партия, в свою очередь, признавала в них участников социалистического строительства. Документируя борьбу за право считаться своим, протоколы частых и затяжных партийных заседаний показывают внутреннюю структуру политических ритуалов по выковке коммунистического «я» 47 .
47
Лебина Н. Б. Нормы и ценности повседневной жизни. Становление социалистического образа жизни в России, 1920–1930-е годы. СПб.: Нева; Летний Сад, 2000; Козлова Н. Н. «Советские люди»: сцены из истории. М.: Европа, 2005.
Коммунистический дискурс определял, кто «наш», а кто «не наш», кого надо считать примерным коммунистом, а кто попадает в лагерь сомнительных, инакомыслящих или врагов. Интересуясь формой партийных дебатов, а не только их содержанием, мы не предлагаем читателю историю партийных институтов, не вникаем в то, как и почему вырабатывалась та или иная партийная позиция. Перенесение исследовательского взгляда с институциональной и макрособытийной истории на языковые практики людей эпохи приводит к отходу от умозрительных схем и построений, преобладающих в историографии коммунизма. Обращение к микроанализу позволяет обратиться к исследованию политической повседневности и обыденного сознания рядовых коммунистов, к их чувствам, эмоциям и коллективным представлениям.