Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2
Шрифт:
Пархомов описывал чуть ли не дословно встречу с Кошкиным, состоявшуюся через несколько дней. Кошкин сказал: «„Прочитал я завещание, хитро его составила оппозиция“, я ответил – да хитро, даже на себя наговорила глупостей, чтобы массы верили этому „завещанию“. Далее Кошкин спросил у меня: „А как ты в данное время с партией не расходишься и как смотришь на Троцкого?“. На это я ему ответил – „относительно согласия с партией сказать, [что] абсолютно согласен, не могу, ибо еще не закончил проработку текущего момента, от которого был оторван более года, но в основном [в] том, что мне известно, я с партией согласен целиком <…> окончательно скажу через две недели, т. е. после проработки неизвестных мне вопросов“». Причем Пархомов с Кошкиным условились после этого встретиться для совместного решения тех вопросов, которые могут возникнуть во время проработки текущего момента в политике партии. «Мое мнение о Троцком – скверное, целиком согласен с Ярославским по этому вопросу». Кошкин не вводил Пархомова в искушение. Более того, Пархомов сам был готов участвовать в политическом воспитании Кошкина, обсуждая совместно вопросы, чтобы не дать ему скатиться в троцкизм. Кошкин же преследовал иные цели. Он втерся в доверие и сработал, по указке ОГПУ или без нее, провокатором и информантом: «Мне кажется, что ты ведешь оппозиционную работу, что ты кого-то в Сибстрахе идеологически обрабатываешь. Скажи, каким это образом очутилась
В заявлениях Пархомова из Сибстраха видно, что основная его беда была в том, что он хотел читать все и во всем разобраться: «Всегда и впредь буду далек от той мысли, которая гласит, что можно читать, а вот что запрещено свыше». Собственно, этот подход и не давал ему возможности нормально проходить испытания – он брал из библиотеки том Троцкого как ни в чем не бывало и позволял себе вольности в общении с начальством.
Все еще считая себя большевиком, Пархомов просил Сибирскую контрольную комиссию вызвать на заседание «меня [и] Кошкина одновременно, где бы можно было рассеять смуты и страх у сибстраховцев». Он полагал, что погрязшие в мелкобуржуазном быте служащие страховой кассы просто испугались его пролетарской прямоты и стали слишком подозрительны. «В настоящее время я ничего общего с оппозицией не имею, и целиком и полностью [агитирую] за все решения партии и ее ленинского ЦК», – уверял он. В конце письма стояло «P. S.», дописанное на следующий день, где Пархомов бил отбой: «Когда было написано это заявление, я зашел в окружную контрольную комиссию к т. Локтеву, который начал выяснять причину моего снятия, в результате оказалось, что меня сняли с работы по сокращению штатов как временного работника. Если причина моего снятия – сокращение штатов, то, безусловно, я снимаю те обвинения резкие против секретаря ячейки, которые здесь помещены в заявлении» 215 .
215
Там же. Л. 43 об.
Следующей остановкой в мытарствах Пархомова был Маслотрест, куда он был определен в мае 1929 года. Оставив вопрос о его возвращении в партию открытым, Сибирская контрольная комиссия прикрепила его через окружком к ячейке данной организации «в виде испытания». Пархомов надеялся, «что отдельные члены партии и ячейка в целом найдут возможным обсудить вопрос и вынести решение о моем восстановлении в партию» 216 .
Неожиданное свидетельство о настроениях Пархомова оставил нам Кутузов, которого допрашивали по этому поводу в августе – сентябре 1930 года.
216
Там же. Л. 37.
За время с ноября 1928 года по апрель 1930 г. пребывания в Томске я бывал в Новосибирске раза 3 или 4 – точно не помню, причем раза 2 или 3 по командировке, а один раз по возвращению из курорта Аул, – говорил Кутузов. – Там (в Новосибирске в 1929 году) я встречал Пархомова – первый раз случайно в столовой во время обеда, а второй раз заходил к нему на место работы. В разговорах с ним делился впечатлениями о жизни в Институте. В этих разговорах я узнал партийное положение Пархомова, со своей же стороны высказывал остатки оппозиционных настроений, в частности недовольство той настороженности, какая существовала по отношению к бывшим оппозиционерам в ячейке Института. <…> Со стороны Пархомова, насколько я мог узнать из разговоров во время встреч (до приезда его в Томск), чувствовалось, что он продолжает сохранять если не полностью прежние убеждения, то, по крайней мере, оппозиционные настроения, но в то же время не терял окончательной надежды на возвращение в партию.
Пархомов интересовался старыми оппозиционерами, «теперь уже подпольными кругами», «новостями в этой области», но Кутузов уверял, что «ничего, кроме сообщаемого в газетах, не знал» 217 .
В конце 1929 года Пархомов приехал в Томск в командировку на маслозавод, навестил Кутузова, предложил ему, «как бывшему руководителю оппозиции в Томском Институте», составить список бывших оппозиционеров и устроить собрание их «с целью выявить их теперешние взгляды». Кутузов назвал эту идею «глупостью»: «Предложение Пархомова о созыве совещания бывших оппозиционеров, об организации из них „пятерок“ я <…> решительным образом отверг, как авантюристическое и, по существу, как и по форме, контрреволюционное» 218 .
217
ГАРФ. Ф. 110035. Оп. 1. Д. П-51377. Л. 160.
218
Там же. Л. 152, 155, 169
Прошла еще пара месяцев, и Пархомов заявил, что, наконец, созрел до полного отмежевания от оппозиции. 7 мая 1930 года он писал в Сибирскую контрольную комиссию: «Тот, кто стал на фракционный путь, неизбежно ограждает (организационно и идейно) себя от партии, и становится, сознательно или бессознательно, в лагерь врагов Ленинизма, даже в том случае если будет проникнут самыми благими намерениями к рабочему классу: ибо Ленинизм не догма, а руководство к действию против врага на практике, и проводить успешно лишь может тот, кто, не боясь трудностей, идет к намеченной цели, не западает в панику от временных неудач». Пархомов признавал, что в данном случае «проявил неустойчивость, может быть, потому что недостаточный еще имел опыт в политической борьбе, во всяком случае, у меня были благие намерения к партии и рабочему классу, а не месть и корыстная цель. [Я] подобен тому „честному“ работнику, который, спасая хозяина от мухи, убил его. Я, конечно, никого не убил, но политического вреда своей фракционной работой для партии наделал» 219 . Автор делал акцент на своей несознательности и своих благих намерениях. В предназначенном для публикации заявлении в газету «Советская Сибирь» от 15 мая 1930 года Пархомов объясняет мотивы капитуляции: «События последнего года, а именно: план великих работ, его осуществление на деле, (а не на словах), коллективизация сельского хозяйства, индустриализация страны, ликвидация кулачества как класса, решительная борьба с правым уклоном
219
ГАНО. Ф. П-6. Оп. 2. Д. 2439. Л. 33.
220
Там же. Л. 37.
В Сибкрайкоме ждали покаяний и заявлений об отходе от оппозиции. Из Каменска Троцкому писали, что, когда покаяния выжать не удается, «пускаются в ход репрессии. В тюрьмах завинчивается каторжный режим, доводящий заключенных до изнурительных и даже смертельных голодовок или вымученных признаний „генеральной“ линии. В ссылке „прижимы“, ущемления и издевательства сменяются почтовой блокадой, обысками, арестами, перебросками, расселением в глухие места, одиночками». Все это делалось, «чтоб этим вынудить, под полицейским прессом выжать покаяния. Лихие исполнители разлагательных директив сверху – местные органы власти, занимаются, тоже за хорошую плату, своего рода спортом по уловлению, якобы, заблудших душ». О троцкистах Рафаиле Борисовиче Фарбмане и Михаиле Степановиче Окуджаве пишут: «Они уже месяца два назад подали заявление, но оно было найдено „недостаточным“. Сообщают с другой стороны, что идет перекличка между Окуджавой, Мдивани, Кавтарадзе. Выявилось якобы, что разногласий между ними и руководством больше нет, „за исключением национального вопроса“. Отходы к XVI съезду, разумеется, будут. Отходят те, которые испытали острое „головокружение“ в разгар колхозных иллюзий, а сейчас не решаются отступить от уже сделанных капитулянтских шагов, чтоб не показаться смешными». Партийная печать об отходах отдельных оппозиционеров не сообщала, чтоб иметь возможность преподнести к съезду более «внушительный» список сразу. «Замечательно еще вот что: ряд выдающихся капитулянтов оправдывается так: „вы хотите сохранить свои ризы белоснежными, – не выйдет, придется и вам запачкаться“. Буквально! Таким образом, они, по крайней мере, с глазу на глаз, признают, что „запачкались“» 221 .
221
Из ссылки пишут // Бюллетень оппозиции. 1930. № 12–13. С. 27.
Приведем здесь два случая раскаявшихся (или частично раскаявшихся) в своем инакомыслии выпускников ИКП, Михаила Борисовича Гольмана и Евсея Абрамовича Кагановича, а затем вернемся к совсем уж сложному случаю выпускника Толмачевской военной академии Кузьмы Ильича Самарца, рассмотрение которого мы начали во второй главе. Михаил Борисович Гольман был активным эсером-максималистом в 1917 году, затем примкнул к большевикам и выступил как партийный теоретик, автор множества работ по политэкономии и политике. В ноябре 1923 года он стал вольнослушателем Института красной профессуры, в это же время работал секретарем партийной ячейки Госплана СССР. В сентябре 1927 года он был назначен в Минск – руководителем кафедры мирового хозяйства Белорусского университета. Интересует нас Гольман 1929 года: он арестован и обвинен в агитации и пропаганде в пользу троцкизма. Михаил Борисович видел в ОГПУ не врага, а собеседника. В письме из тюрьмы, представлявшем собой что-то вроде собственного кредо, он артикулировал мысли оппозиционеров переходного периода, их надежду вернуться к партийному руководству не вместо Сталина, а вместе со Сталиным. Он упоминал баталии 1927 года, обвинения ЦК в термидорианстве, китайское фиаско – но делал это по прошествии двух лет, когда уже была какая-то историческая перспектива и можно было оценить, кто был прав в дискуссии и в чем эта правота состояла.
Оценка Гольмана интересна своей неоднозначностью. Он понимал, что в столь драматическое время руководство партии нуждалось в таких людях, как он, понимал, что главный враг – это Бухарин и правые. Но «не арестами можно пробудить пролетарского революционера пересмотреть свои взгляды». Гольман пытался вернуться в партийный лагерь, но шел туда не с повинной головой, а гордо, как большевик, «член ВКП(б) с 1917 г. Московской организации», считающий, что ЦК принял многое, если не почти все из социо-экономической платформы оппозиции:
Вы знаете, что ни один пролетарский революционер не может искренне отказаться от взглядов, изложенных в платформе 1927 года и нашедших в такой короткий срок настолько угрожающее подтверждение в ходе классовой борьбы, что существенные элементы этих взглядов нельзя было не включить составной частью в нынешнюю линию партии, как например:
1. о правом уклоне, представители которого в последние 3 года далеко продвинулись вперед по Устряловскому пути и пытаются превратить ВКП(б) в какой-то гоминданообразный блок между 3 классами (буржуазией, пролетариатом и мелкой буржуазией (СССР);
2. осознана кулацкая опасность и начата борьба с ней;
3. понята угроза перерождения и бюрократизации соваппарата (см. тезисы тов. Яковлева), заметно выражающейся в тенденции к подспудному двоевластию (чиновничество очень часто игнорирует директивы партии и правительства и на деле проводит свою – антипролетарскую линию);
4. из пунктов 1. 2. 3. – необходимость чистки партии и аппаратов от перерожденцев и вообще агентуры классового врага;
5. взят необходимый темп индустриализации в последней пятилетке, нуждающийся, правда, в некоторых пополнениях: по рабочем бюджету, введению натуральной формы индивидуального обложения кулака, некоторому перераспределению нац. дохода в смысле пропорционального (сообразно доходам) участия в расходах на индустриализацию различных прослоек трудящихся, в том числе:
1. необходимо вынести борьбу с правыми и примиренцами за пределы одних резолюций и статей, т. е. признать их капиталистические взгляды несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б) и изгонять их из партии, открывая их «инкогнито» при участии рабочих масс, особенно в провинции, на крестьянской периферии, где правые и примиренцы «всегда готовы» голосовать против правых, а на деле являются худшими укрывателями буржуазных извращений партийной линии; 2. прекратить самоубийственную политику преследования левых, принципиальной, на основе воинствующего большевизма консолидации всех пролетарских революционеров в ИКП и вне ее. Эта консолидация должна совершенствоваться до того момента, когда контрреволюционный блок кулаков, нэпманов и вычищаемых бюрократов даст нам решительных бой – Вандея – под знаменами лозунгов, изготовленных правыми (обвинения ЦК в троцкизме, военно-феодальной экономии и другие) на потребу гражданской войны против пролетарской диктатуры.