Автограф
Шрифт:
— Неудачная мысль.
— Потому что собственная.
— Неужели не можем поужинать, как нормальные люди? — спросила жена Астахова Наташа.
— Верно, Наташенька. Положи мне что-нибудь со вниманием, — попросил Артем.
Наташа взяла у Артема тарелку.
— Зачем изводить себя смутностью, — улыбнулся Бурков, — терзаться душой. Что-то предполагать. Мир и без того раскален и сотрясаем.
— Грустно, — сказал Артем. — С каждым годом все грустнее веселимся в раскаленном и сотрясаемом мире, Степа.
— Ты все грустнее веселишься, — опять не выдержала Тамара. —
— Неужели я один?
— Представь себе.
— Но первым о разбитых надеждах заговорил Лева.
— Он болтун, мой Лев, — сказала Наташа. — Я похожа на разбитую надежду? А тебя, Артем, никому не позволю обидеть. Сама обижу, но другому — никому. Даже Тамаре.
— Интересно, есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не болтают глупостей? — подумала вслух жена Буркова.
— Люда, — сказал Бурков, — тебе лучше помолчать.
— Все относительно, и прежде всего то, что считать глупостями, — заметила Тамара.
— Глупости — тоже подарки. У каждого поколения они свои, — кивнул Астахов.
— Мы все состоим из автобиографий. И ничего иного нет, — сказал Артем, принимая от Наташи тарелку.
— Со вниманием, Артемушка.
— Спасибо тебе.
— Что должно быть иным? — спросил Бурков.
— Хотя бы немного иррационального, что ли, Степа.
— Надо опустить в воду палку.
— Для чего?
— Она покажется переломанной.
— Древние любили ходить в лабиринтах, — улыбнулся Астахов. — Возможно, это их отвлекало от повседневности.
— Принципиальные принцы, — не выдержала опять Наташа, — а я счастлива, когда я с вами повседневно. Артем, вылазь из лабиринта. Хочешь, приглашу к нашему столику Вудиса.
— Он и сам придет, — сказала Геля.
— Я вижу свой возраст только на детях. Это стыдно? — не успокаивалась Наташа. — Иррационально?
Геля любила Наташу Астахову, которую иначе и не назовешь как Наташей. Конечно, она всех здесь собрала, а не мама. Мама говорит: «Я пригласила за столик», это она любит, но собрала всех, каждого уговорила прийти, без сомнения, Наташа Астахова. Если бы мама хоть в чем-то была похожа на Астахову, насколько было бы легче с ней жить. Геле — легче, а может быть, и отцу.
Мимо прошел Кипреев, автор нашумевшего кинофильма. Держал пакет с жареными орешками кешью. К Кипрееву подскочила обезьянка, быстро взобралась по нему и потребовала орехов. Кипреев растерянно взмахнул пакетом. Тут же другая обезьяна подпрыгнула и выхватила у него пакетик. На обезьянах были мягкие ошейники с тонкими и почти незаметными поводками. Сейчас поводки оказались в руках у Васи Мезенцева.
За столом, где сидел Пытель, было оживленно, доносились выкрики, но не Глеба Оскаровича, а его соседей по столу. Виталий Лощин с удовольствием подарил бы им реплику по такому случаю, тем более — он был уже рядом с этим столиком: «Делим курицу славы!» Делили гуся. Но для славы это не имеет никакого значения. Слава в общественном месте — это шум. Важно, чтобы вокруг тебя шумели. Столик Пытеля в ресторане — это слава, шум, желает того сам Пытель или нет.
Несколько пар вышли
— Молитва — это безмолвие!
К Ситникову направился директор клуба, но директора перехватил Вася Мезенцев:
— Иван Ильич, оставьте Вадима в покое.
— Но от него не знаешь чего ждать.
— От него можно ждать талантливой книги. Вдруг!
— Дорогое удовольствие.
— Надо рискнуть.
— Вам не кажется, что безнадежно?
— Не сомневаюсь я в одном, что ум зависит от того лишь, каким ты вскормлен молоком.
Ситников опять развернулся и побрел к столику, где сидели Вера Игнатьевна Ковалевская, Аркаша, Вудис с семьей и Вельдяев. Вельдяев даже чему-то смеялся. Он только что устроился за этим столиком.
Ситников подошел. Встал перед Вельдяевым.
— В жизни еду по кладбищу. Проезжаю одно за другим.
Вельдяев тут же склонился над своей тарелкой, не желая вступать с Ситниковым в разговор. Вудис хотел вступить в разговор, но его рукой остановила Вера Игнатьевна. Ответила Ситникову:
— Вадим, нехорошо получается, некрасиво. Пусть и маленький, но праздник у людей.
— Сообща радуетесь, значит?
— Не следует людям праздник омрачать. Не нужно кладбищ, Вадим.
— Я ведь что, Вера Игнатьевна, соединенье простых чувств.
— Мы соединение праздничных чувств.
— Нет коммуникации со мной?
— Нет.
— Значит, я сегодня затерявшееся письмо. А вам весело. И даже смешно…
— Смех — общее совершенствование, — не выдержал Аркаша.
Ситников кивнул, побрел дальше: Аркадия ему не одолеть.
Артему хотелось абстрагироваться, чтобы ощутить легкость и затейливость происходящего, купить пакетик кешью и заполучить обезьян. Хотелось включения в общую атмосферу смеха, отдыха, беспроблемности. Устал он, устал. Хотелось вылезти из лабиринта.
— Наташа, ты меня по-прежнему любишь?
— Люблю. Не сомневайся. Только что тебе об этом сказала. — Наташа занималась тем, что пыталась кусочком яблока подманить одну из обезьян.
— Достань пакетик кешью.
— Тамара, слышишь, во что он ценит даже мою любовь?
Артем хотел ответить, но не смог, не успел: короткий улетающий свет — Артем потерял всех из вида и себя тоже.
Володя Званцев дежурил на подстанции: было относительно спокойно. С ним, как всегда, Толя и Гриша. Работал телевизор с почти выключенным звуком. Перед телевизором сидел инспектор ГАИ Леша Булычев. Ему скоро выходить на перекресток подменять товарища. Пока что он смотрел передачу. Обожает телевизор, с трудом с ним расстается. Инспектор ГАИ Леша Булычев — непременная составная часть подстанции. Иногда после дежурства остается и досматривает телепередачу.