Автор тот же
Шрифт:
Не то чтобы Вадим плохо учился в школе. По литературе и истории — только пятерки. По физкультуре, кстати, тоже. А вот химия и физика — ну не его это были предметы. „Гуманитарий чистой воды“. Многие годы не только после окончания школы, но уже и после института, после защиты кандидатской, Вадиму периодически снился один и тот же кошмар. Он сдает выпускной экзамен по химии. В билете — формула крахмала. С валентностью он еще как-то разбирался, а вот органическая химия — беда. Итак, в билете — крахмал. Сидят все учителя. Вадим не знает, что отвечать. При этом думает: „Ну что они могут сделать? Экзамен я не сдам. Хорошо, меня лишат аттестата. Но диплом-то институтский, красный, останется? Кандидатские корочки ведь не заберут? Почему я, кандидат наук, должен отвечать людям, среди которых нет ни одного кандидата, какую-то дурацкую формулу крахмала?! Вот сейчас возьму и скажу, что ничего они сделать не могут. Пусть аттестат забирают, а мне-то что?!“
А дело было так. В десятом классе, последнем, выпускном, у них появилась новая учительница химии. Молодая выпускница пединститута, секретарь комитета комсомола курса. Ее сразу избрали в партком школы и назначили на культмассовую работу. Светлана Ивановна женщиной была исполнительной, поручено — делай, да еще и с комсомольским задором. Пообещала она директору, что будет у школы грамота райкома партии по ее направлению. Директор, жена какого-то аппаратчика из ЦК КПСС, довольно кивнула и поддержала: „Давай! Это для нас важно!“ Конечно, важно, школа-то была, как ее в народе окрестили, „образцово-показушная“! Бросилась она по родителям в поисках творческих работников. Но вот беда, не было творческих, все больше советские да партийные работники! Школа-то суперпрестижная… Нет, конечно, несколько представителей рабочего класса укрепляли собой родительскую среду, но попали их дети в эту школу по территориальному принципу. Жили они в коммуналках на территории микрорайона, за которым была закреплена школа.
Обнаружив, что мама Вадима по образованию актриса, Светлана Ивановна обратилась к ней. Надо было организовать патриотическую постановку к 9 Мая. Но Илона отказалась категорически. Всего, что как-то связано было с властью, она боялась до одури. А здесь, в школе, не дай бог, кому не понравится, у Вадика неприятности будут. Класс-то выпускной! Передавая материнский отказ Светлане Ивановне, Вадим заявил: „А я и сам могу поставить!“ Наверное, от безысходности (правда, посоветовавшись предварительно с учителями по истории и литературе, которые Вадимом были более чем довольны) Светлана Ивановна через несколько дней остановила его на перемене и сказала: „Давай! Это для нас важно!“ Она вообще всегда хорошо запоминала словесные обороты начальства и сразу включала их в свой лексикон.
Вадим прикинул, какова цена славы школы в случае его успеха, и решил идти ва-банк. Заявил учительнице: „Постановку сделаю. Но! От уроков химии до конца полугодия — освобождаете! (А разговор-то был в середине января.) При этом и за обе четверти, и в году получаю по четверке“. Светлана Ивановна от такой наглости потеряла дар речи. Выдавила из себя вопрос: „Зачем?“ Вадим легко объяснил: „Думать надо много, сценарий разрабатывать, подбирать литературный материл, музыку, работать с исполнителями. Еще — оформление зала“. Вспомнив, что говорит не только с учительницей, но и с комсомольским вожаком, членом парткома школы, добавил: „Надо материалы последнего съезда КПСС еще раз проштудировать. Сами понимаете, здесь ошибиться нельзя! Дело-то политическое!“ Светлана Ивановна растерялась окончательно, ей уже мерещился выговор по партийной линии за срыв особо важного поручения. Сказала: „Хорошо!“ Но Вадим и не думал на этом останавливаться: „Кроме того, иногда, не всегда, но иногда, я буду снимать с уроков химии особо нужных мне актеров!“ (Вадим уже предвкушал, как в обмен на жвачку и только недавно появившиеся шариковые ручки, которыми в изобилии обладали дети родителей, ездивших в загранкомандировки, он будет выдавать индульгенции на пропуск уроков химии…) „Хорошо!“ — уже обреченно согласилась Светлана Ивановна, „Но это не все. Если мы выиграем районный смотр — вы обеспечите мне четверку по химии в аттестате“. Увидев по реакции учительницы, что перебрал, Вадим решил слегка подлизаться: „Вы же понимаете, тройка мне сильно испортит средний бал, и с поступлением в институт будут сложности“. В это время уже несколько лет в стране шел эксперимент: к сумме баллов, полученных на вступительных экзаменах в институт, добавлялся среднеарифметический бал школьного аттестата. Поэтому тройки по физкультуре и труду могли поставить крест на судьбе одаренного математика или, например, историка… Перспектива победить на районном смотре, а значит, и получить грамоту от райкома, а то и горкома КПСС, лишили Светлану Ивановну остатков воли и разума, и она продублировала директора еще раз: „Давай! Это для нас важно!“
Вот тут и подошла очередь Вадима растеряться и испугаться! Отступать было поздно, а что делать — непонятно. Короче говоря, Илоне все-таки пришлось заниматься постановкой. Опосредованно, через Вадима. Однако какие бы тайны ни окутывали рождение школьной постановки, но когда на сцене появлялись перемотанные окровавленными бинтами солдаты, а из-за кулис с пластинки через усилители
Но кошмар продолжал мучить Вадима еще многие годы…
В заочную аспирантуру Института государства и права Академии наук СССР Осипов поступил и сдуру, и с горя одновременно. Имея как краснодипломник рекомендацию Ученого совета на поступление в аспирантуру без двухлетней отработки, в родном институте реализовать свои права он не мог. Завкафедрой гражданского права, тщательно скрывавший свою принадлежность к еврейской национальности, полукровок в аспирантуру категорически не брал. Боялся, наверное, обвинения в протекции „своим“. В адвокатуру Вадима в первый год не приняли. Получалось, что две желанные двери оказались закрытыми. Вот он с горя и подал документы в ИГПАН. Самую крутую аспирантуру, куда и профессора МГУ своих детей пристроить не всегда могли. Поскольку шансов поступить не было, никаких, на экзаменах Вадим не волновался, отвечал легко. Что знал. А знал немало и совсем неплохо. Ведь не химия же…
А сдуру, это — к приемной комиссии. Первые два экзамена — английский язык и история КПСС, служили тем ситом, через которое просеивались только нужные институту абитуриенты. Экзаменаторов приглашали со стороны (в Институте государства и права не профильными дисциплинами не занимались). В ведомости перед нужными, правильными, фамилиями ставилась особая отметинка, чтобы случайно не срезать блатного дитятю. Фамилия Осипов знаком качества отмечена не была. Но отвечал он на обоих экзаменах так спокойно и уверенно, что у экзаменаторов не возникло и доли сомнения, что этот парень не сомневается в результате. И они были правы, только результат Вадиму виделся обратный тому, который просматривался экзаменаторами. Пришлые решили, что кто-то просто забыл пометить фамилию Осипова, и в обоих случаях поставили пятерки. Да и потом, если что и не так, посчитали они, па экзамене по специальности — гражданскому праву, уже сами сотрудники академического института расставят все по местам. Никто не сомневался: место в аспирантуре достанется тому, кому нужно. Законы блата соблюдались во всех ведомствах.
Институтские же сотрудники, когда настал их черед формировать кадровый состав молодой советской науки, были в немалой степени удивлены, что какой-то выпускник заочного института дошел до них с двумя оценками „отлично“. Отвечал парень и по основному предмету очень неплохо и объективно стоил пятерки. Председатель приемной комиссии пошел к замдиректора института — уточнить, нет ли здесь ошибки. Тот сверился со своими записями — не значится. На всякий случай позвонил домой приболевшему директору, академику Самойлову. Нет, по поводу Осипова никаких просьб к нему не поступало. Замдиректора облегченно вздохнул: „Я думаю, мы сможем без него обойтись“.
Председатель вернулся к комиссии и предложил поставить Вадиму „три“. Но тут вступил Майков. Николай Николаевич Майков прошел всю войну. Характер у него был взрывной смолоду, а потому естественным результатом одного его диалога с офицером стали четыре месяца штрафбата. После войны за не ту фразу, сказанную не в том месте, Майков получил 10 лет сталинских лагерей. Неуемного старика давно бы из института поперли, кабы не одно „но“. Воевал он вместе с Лукиным — нынешним секретарем ЦК КПСС, кандидатом в члены Политбюро. Тронуть Майкова было себе дороже. Терпели.
Услышав предложение председателя комиссии, Майков взорвался: „Хватит только блатных брать! Парень почти 10 лет „на земле“ проработал. Толковый, видать, и по диплому, и по тому, как на экзамене отвечал. Ну и что, если только в пределах вузовской программы? Зато ее-то он понимает, а не только знает! Я в ЦК жаловаться буду“. Последний аргумент оставить равнодушным председателя комиссии не мог. Правда, когда Майков, в пылу отстаивания справедливости, сказал, что сам будет научным руководителем новичка, завсектором гражданского права, так и промолчавший все обсуждение, подумал: „Ну, это-то — никогда. Мне только не хватает союза деревенского Ломоносова со столичным Робеспьером“. И сам улыбнулся своей мысли.