Автор тот же
Шрифт:
Вадим вспомнил разговор с Кузьмичевым о том, что такое национальность. Вот еще одна версия объяснения этого понятия.
— Но остальные здесь, они что, тоже все из Баку? — не унималась Лена.
— Нет. Почему? Просто азербайджанцы, — ответил Саша.
— И как они вас, армянина, слушают? Ведь, говорят, армяне и азербайджанцы не дружат, — продолжала проявлять любопытство Лена.
— Я же сказал, я — бакинец! — Выражение привычного радушия на Сашином лице сменилось недовольством.
— А Эдуард Николаевич кто? — скорее чтобы сменить тему, нежели на самом деле интересуясь, спросил Вадим.
— Говорят, наполовину
— Так у вас интернационал? — не сдержался Вадим.
— У нас деньги. Большие. — Саша говорил так, как говорят с малыми детьми. — А там, где большие деньги, национальность значения не имеет. Проблема ксенофобии, проблема национализма — проблемы бедных. Нищих!
Вадим никак не ждал от Саши ни подобной философии, ни подобной терминологии. „И такие люди заведуют рынками! Нет, эта страна — вся навыворот!“ — грустно подвел итог своим размышлениям адвокат.
— Если деньги — специальность, не важна национальность, — опять повеселев, завершил тему Саша.
— А за что сидел Эдуард Николаевич? — решил дожать рифмача адвокат.
— Один раз, точно знаю, за валюту. А последний срок — за болоньевые плащи. Он первым наладил их производство. Вот первым и сел. Полстраны обшить успел. — В голосе Саши звучало нескрываемое почтение.
— А я думала, болоньевые плащи делали в Болонье, в Италии, — невпопад вставила Лена.
— На Малой Арнаутской, — отозвался Саша, проявив свою эрудицию и в литературной сфере.
— А вы, Саша, на зоне были? — спросил Осипов.
— Да бог с вами! Тьфу-тьфу, не сглазить… — Саша трижды плюнул через левое плечо, поискал глазами деревяшку, нашел только плинтус, наклонился и три раза постучал. — Нет. И не хочу, поверите ли?
— А как же вы с Папой познакомились? — не унимался Вадим.
— Возникла проблема. Я обратился к людям, нас познакомили. Папа помог. Ну, так постепенно и сошлись. — Саша явно не считал вопросы Вадима неуместными и отвечал спокойно, без подозрительности или раздражения. Просто разъяснял.
— А Володя? — Вадим решил узнать все и сразу.
— Володя — не знаю. Знаю только, что Папа ему абсолютно доверяет. Иначе бы кассу не поручил.
— Что не поручил? — не поняла Лена.
— А мясо у вас санэпидстанция проверяет или свои ветврачи? — быстро сменил опасную тему Вадим.
— Свои врачи санэпидстанции, — рассмеявшись, ответил Саша.
С понедельника процесс по делу Кузьмичева покатился дальше. Пошли допросы свидетелей. Начинал каждый из них, как по заученному, ровно то, что говорил на следствии. Несколько уточняющих вопросов Зеленцовой, пара вопросов прокурора — и свидетель попадал на растерзание Вадиму. Осипов работал с каждым из обличителей Кузьмичева сурово. Смотрел в упор, играл голосом, иронически ухмылялся, когда свидетель явно врал. Зеленцова снимала его вопросы, не все, но многие. А Вадим радовался. Чем несправедливее вела себя судья, тем менее гадким казалось ему то, что он для нее придумал. К концу третьего дня допроса свидетелей, когда желание Зеленцовой посадить или даже расстрелять Кузьмичева стало совершенно очевидным, Вадим решил, что его план — просто образец торжества моральной чистоты и коммунистической нравственности.
Вадим прекрасно понимал, что путаница в показаниях свидетелей при ответах на его вопросы, несогласованность
Тадва научил: „Как только свидетель сказал нечто важное для защиты — тут же подавай письменное ходатайство о чем угодно. Главное, процитируй в нем нужные слова свидетеля. Ходатайство остается в деле“. Поди потом попробуй в протоколе слова свидетеля переиначить! Называл это Гарри- „столбить показания“.
Удовлетворит суд ходатайство или нет, ни малейшего значения в этом случае не имело, а содержание его можно было использовать многократно. Поэтому Вадим использовал совет мэтра следующим образом. Едва какой-то свидетель произносил хоть слово в пользу Кузьмичева, чего в тиши следственного кабинета либо не случилось, либо в протокол следователя не попало, Вадим сразу заявлял ходатайство о вызове в суд следователя. В качестве свидетеля. Для выяснения, почему свидетель такой-то, сказавший в суде то-то и то-то, на предварительном следствии таких показаний не давал. А если давал, то почему их не внесли в протокол.
Зеленцова бесилась, отклоняла такие ходатайства влет, но к материалам дела вынуждена была приобщать. Прокурор прекрасно понимал, куда клонит Осипов, но относился к этому спокойно. Он, естественно, заявлял, что ходатайство защиты считает необоснованным и просит его отклонить. Однако прокурор разумно полагал, что адвокат, пусть и хитрит, но делает свою работу, а вот подгонка протокола судебного заседания под приговор — не его, обвинителя, проблема. Ну а уж какой приговор будет, это он решит с прокурором области ближе к концу процесса. Вернее, уточнит, поскольку принципиальное решение давно принято. А Зеленцова пусть сама выпутывается. В конце концов, ей за это зарплату и платят.
Уже несколько дней во время обеденного перерыва Вадим вынимал карманные шахматы и, попивая компот, разбирал какую-нибудь позицию. Вернее, делал вид, что разбирает. Учительница-заседательница с огромным любопытством наблюдала за ним, но не заговаривала. Однако в пятницу не выдержала.
— А что это у вас такое, товарищ адвокат? Если не секрет, конечно? — спросила она через проход между столами, когда обед уже заканчивался.
— Шахматы, — приветливо отозвался Вадим. — Вот, смотрите. — Он встал и подошел к столику, где обедали две заседательницы и прокурор. При этом Вадим поволок со страшным грохотом за собой стул, плюхнулся на него и стал показывать.